Современное мировое развитие парадоксально.
Вебер Александр Борисович, доктор исторических наук, доцент,
Сложная действительность ставшего целостным, но разделённого мира есть тот исходный пункт, от которого приходится отталкиваться, говоря о проблемах политики развития.
Современное мировое развитие парадоксально. С одной стороны, – поразительные технические и экономические достижения цивилизации, открывающие невиданные прежде возможности создания достойных условий жизни для всех, с другой – и отчасти вследствие этих достижений – угрозы для природной среды, для здоровья и жизни людей, столкновение интересов, очаги конфликтов и войн, неопределённость будущего.
Сложная действительность ставшего целостным, но разделённого мира есть тот исходный пункт, от которого приходится отталкиваться, говоря о проблемах политики развития, способной содействовать установлению более устойчивого и справедливого мирового порядка. «Знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы действовать», – этот афоризм французского философа XIX в. Огюста Конта как нельзя более уместен в наше беспокойное время.
Вверх по лестнице, ведущей вниз
Развитие стали рассматривать с точки зрения положения человека, качества жизни, определяемого не только уровнем среднего дохода на душу населения, но и такими параметрами, как продолжительность жизни, образование, доступность социальных услуг, объектов культуры.
Развитие часто отождествляют с экономическим ростом. Стало привычным измерять общественное благосостояние величиной валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения. На самом деле (и это давно уже признано) использование ВВП как индикатора благосостояния лишь вводит в заблуждение. Статистика ВВП не даёт и не может дать адекватного представления об уровне и динамике общего благосостояния, потому что засчитывает в качестве дохода также общественные издержки – сокращение природной ресурсной базы, затраты на ликвидацию последствий аварий, природных бедствий, другие непроизводительные расходы. Поэтому показатель общего благосостояния неизбежно отклоняется от показателя ВВП, а может и снижаться, когда экономика продолжает расти [Zolotas 1981; Daly 1996].
Это привело в своё время к признанию необходимости различения роста и развития как изменений преимущественно количественных – в первом случае, и качественных – во втором. Развитие стали рассматривать главным образом с точки зрения положения человека, качества жизни, определяемого не только и не столько уровнем среднего дохода на душу населения, сколько такими параметрами, как ожидаемая продолжительность жизни, образование, доступность базовых социальных услуг, объектов культуры.
Другое основание для различения роста и развития – двусмысленность либеральной модели потребительского общества, которое обещает больше, чем может дать. Рынок порождает завышенные ожидания, обманчивые для многих. Доступ к всё более дорогим престижным благам обусловлен уровнем дохода. То, что хотят и могут иметь одни, не могут получить все. «Обществу изобилия» парадоксальным образом сопутствует феномен относительной лишённости. Рынок доводит доступное широкому кругу потребителей до той точки, когда возникает избыточность, скученность, что существенно снижает ценность пользования новыми благами (приносимое ими удовлетворение), приводит к ситуациям дискомфорта, бытовой конфликтности и другим социальным издержкам.
Вездесущая навязчивая реклама и всемогущая мода становятся для потребителя своего рода ловушкой: ему приходится, подобно Алисе в Стране чудес, бежать всё быстрее, чтобы оставаться на том же месте. Вынужденная погоня за призраком «счастья» в облике всё новых потребительских благ, предлагаемых рынком, не делает людей более счастливыми. Достижение более высокого жизненного стандарта означает для многих утрату позитивной цели жизни. Другие страдают от комплекса неполноценности («я – неудачник»), неуверенности в себе, стрессовых состояний, психических расстройств. Отсюда распространение алкоголизма, наркомании, иных форм аномального поведения. Здесь для рынка с присущей ему тенденцией эксплуатировать человеческие слабости и пороки, открывается широчайший простор.
Экономический рост остаётся, конечно, важной предпосылкой развития, особенно для более бедных стран. При низком исходном уровне развития и растущем населении преодоление бедности невозможно без роста материального производства. Чем ниже этот исходный уровень, тем больше развитие зависит от роста производства. И, наоборот, при более высоком уровне развития общества и стабилизации численности населения больше возможностей для перераспределения общественного продукта; поэтому зависимость развития от темпов экономического роста снижается.
В любом случае, плоды экономического роста распределяются крайне неравномерно. Богатство, наследуемое и прирастающее в поколениях, всё больше концентрируется в руках немногих [Picketty 2014]. Источниками сверхвысоких доходов могут быть рентные платежи, дивиденды, монопольная сверхприбыль, спекуляции ценными бумагами, заоблачные жалованья и бонусы топ-менеджеров и высокопоставленных чиновников. Контроль над ресурсами, сопутствующий владению финансовыми активами и/или высокому положению в управленческой иерархии, позволяет частным лицам присваивать немалую долю всеобщих благ, т. е. того, что привносит в экономический рост применение научных знаний, использование природных ресурсов, технический прогресс [Nadel 2012: 30–431].
Различение роста и развития на определённом этапе привело к пониманию того, что экономический рост, в отличие от развития, не может быть беспредельным, он наталкивается на естественные пределы, налагаемые природной средой.
Крайнее неравенство – одна из главных социальных проблем современности. Контрасты сверхбогатства и бедности разлагают общество, подрывают его нравственные устои [Judt 2012: 21–23]. На Западе это проявилось особенно наглядно с переходом к постиндустриальной эре и во многом связано с информационно-коммуникационной революцией, с ростом крайнего индивидуализма. Ценности, поощряющие расточительную роскошь, гедонизм, примитивный поп-арт, оттеснили традиционные ценности протестантской этики [Bell 1976]. В США на фоне экономического подъёма произошло то, что Фрэнсис Фукуяма назвал «великим разрывом» в социальных ценностях – рост насилия, преступности, ослабление семейных связей, упадок доверия людей друг к другу, к политическим институтам, другие формы социальной дезорганизации [Фукуяма 2004].
Рост доходов и потребления не может, таким образом, считаться синонимом позитивного социального развития. Возможность пользоваться всё большим объёмом жизненных благ не обязательно приводит к большему удовлетворению жизнью. Пресловутый «джонесизм» (стремление не отстать «от Джонсов») оборачивается для многих комплексом неполноценности – со всеми упомянутыми выше негативными последствиями. Потребительское изобилие сплошь и рядом оборачивается вседозволенностью, утратой нравственных ориентиров и самоконтроля людей над своим поведением [Brzezinski 1993: 64 sqq]1. Показательно, что в США на протяжении ХХ в. периоды процветания сопровождались ростом преступности [Samuelson 1995: 59]. И в этом богатом обществе, она, как известно, намного выше, чем в менее богатых странах.
Пределы роста и возможности развития
Различение роста и развития на определённом этапе привело к пониманию того, что экономический рост, в отличие от развития, не может быть беспредельным, он наталкивается на естественные пределы, налагаемые природной средой. Любые экспоненциальные процессы предельны по определению. Неограниченный рост в ограниченной и невоспроизводимой среде (какой является биосфера) невозможен. Его физические пределы (растяжимые, но вполне реальные) заданы конечной несущей ёмкостью природных экосистем.
Это можно проиллюстрировать простым числовым примером. Зная период удвоения объёма производства, легко определить, что, например, умеренный ежегодный 3-процентный рост (удвоение приблизительно за 23 года) на протяжении столетия означал бы почти 20-кратное увеличение объёма производства. Ни отдельные страны с уже развитой экономикой, ни мировая экономика в целом не могут долго поддерживать такое увеличение производства вследствие ресурсных и экологических ограничений. Антропогенное воздействие хозяйственной деятельности человека на природную среду уже превысило тот порог, за которым нарушение естественного механизма её саморегуляции и восстановления стало необратимым.
Предостережения учёных о грозящих человечеству опасностях звучат давно. Наибольшую известность получил доклад, представленный в 1972 г. группой исследователей Массачусетского технологического института (США) Римскому клубу, под названием «Пределы роста» [Медоуз и др. 1991]. Авторы, основываясь на компьютерной модели системной динамики мира Дж. Форрестера, показали: если наблюдавшиеся на протяжении большей части ХХ в. тенденции роста населения, промышленного и сельскохозяйственного производства, потребления ресурсов и воздействия на окружающую среду сохранятся, то во второй половине XXI в. произойдёт коллапс. Избежать его можно, изменив тип развития, придав иное, новое качество экономическому росту, совместимое с сохранением устойчивости природной среды.
Пока такого не происходит [Медоуз и др. 1994; 2007]. Это подтверждает, в частности, оценка западными экспертами основных компонентов совокупного национального богатства и тенденций их изменения в большой группе стран мира. В большинстве из 20 стран, которые стали объектами этого исследования (72% мирового населения), оцениваемый природный капитал (при этом не учитывались эрозия почв и сокращение водных ресурсов) на протяжении 1990–2008 гг. сократился – как абсолютно, так и в расчёте на душу населения [Inclusive… 2012]. Масштаб зафиксированного сокращения варьируется от страны к стране, составляя в среднем 5%, что для такого короткого срока выглядит устрашающе. Ведь ВВП в указанной группе стран продолжал расти, т. е. рос за счёт «проедания» природных ресурсов. Опубликованное позднее новое исследование, охватившее 140 стран, подтвердило данный вывод: природный капитал сократился в 127ми из них. Чем объясняется, видимо, и наблюдаемое ныне обострение борьбы на международной арене за доступ к ресурсам.
Результаты этого исследования позволили его авторам поставить ряд вопросов, имеющих принципиальное значение для оценки доминирующей в мире модели развития. Является ли она приемлемой с точки зрения человеческого благополучия? Можно ли считать нацеленность на материальное богатство и экономический рост ключевыми факторами благосостояния? Позиция, заявленная в докладе, однозначна: они не должны рассматриваться как самоцель. Не менее важны социальные и экологические факторы – образование, здоровье, чистый воздух, чистая вода и, среди прочего, важные для душевного здоровья людей природные ландшафты. В фокусе политики развития должно быть благосостояние человека.
Пределы роста – это не пределы развития. Существуют сферы, где предела нет и не может быть – это сфера культуры, образования, искусства, спорта, физического и духовного развития личности. Здесь не может возникнуть феномен «избыточности».
Реальные возможности существенного сокращения удельных ресурсных затрат без ущерба для роста производства существуют [Вайцзеккер и др. 2000; 2013]. Доказана и практическая возможность сокращения эмиссии парниковых газов, снижения уровня промышленных и бытовых отходов. Реализация этих возможностей предполагает более широкое использование ресурсосберегающих и природоохранных технологий. Но технический прогресс может лишь отодвигать, но не может сам по себе предотвратить наступления «режима превышения предельных состояний». Необходимо изменение типа социального развития, переход к такому типу развития, который направляли бы не частные интересы, не «слепые» рыночные силы, а ценностные установки и правила, привносимые извне рыночных отношений, интересы общественного блага.
Важно понимать: пределы роста – это не пределы развития. Существуют сферы, где предела нет и не может быть – это сфера культуры, образования, искусства, спорта, физического и духовного развития личности. Здесь не может возникнуть феномен «избыточности». Напротив, чем больше люди погружаются в эти сферы, тем лучше для климата в обществе. Вполне закономерно, что проблематика развития человека стала занимать в последние десятилетия всё большее место в международном научном и политическом дискурсе.
Стимулируют его, в частности, регулярно публикуемые с 1990 г. под эгидой Программы развития ООН доклады о развитии человека. Инициаторы этого проекта с самого начала декларировали новый подход к пониманию развития: его цель должна состоять в создании благоприятной среды, позволяющей людям вести долгую, здоровую и творческую жизнь. В противоположность экономизму в качестве меры развития признаётся не максимизация потребления, не изобилие материальных благ, а обогащение физической и духовной жизни людей, повышение её качества. В итоге двадцатилетних исследований авторы проекта пришли к следующим важным выводам:
— применение новейших методов измерения социальных процессов подтвердило центральную роль неравенства и бедности в системе человеческого развития;
— эмпирически доказана слабая зависимость между темпами экономического роста и улучшениями в области здравоохранения, образования, социального обеспечения. Существенные достижения в этих сферах возможны и без быстрого роста, что указывает на решающую роль выбора приоритетов и социальной политики;
— рынки автоматически не приносят прогресса. Рыночный экономический порядок важен, необходим, но недостаточен. Политика, которая делает слишком большой упор на быстром экономическом росте, редко приводит к успешному социальному развитию [Доклад… 2010].
Оценка состояния мирового сообщества с точки зрения критериев социального прогресса приводит к неутешительным результатам. Резервы повышения уровня социального прогресса весьма велики. Согласно одному из последних исследований [Social Progress Index 2015], если рассматривать мир как одну страну, общий глобальный индекс социального прогресса равнялся бы 61 баллу (из 100 возможных). Исследованием были охвачены 133 страны (94% мирового населения), по которым удалось получить достоверные данные. Использовалось в общей сложности 54 неэкономических индикатора. Шкала значений определялась путём идентификации лучших и худших результатов по каждому индикатору, сведённых в агрегированные показатели.
Среднемировая оценка удовлетворения базовых потребностей человека превысила общий глобальный индекс только по разделам «питание» (87,47 балла) и «состояние воды и санитарии» (68,87). Значительно ниже оказался среднемировой показатель состояния здоровья и условий сохранения здоровья (64,47) и ещё ниже показатель состояния окружающей среды (51,60). Самую низкую оценку получило третье измерение – «возможности прогресса». Лучший мировой показатель в этом разделе – «личная свобода и выбор» (61,23), намного ниже показатель доступности продвинутого образования (46,24), прав личности (43,10), терпимости и инклюзии (42,36).
Эти средние показатели весьма условны (что-то вроде средней температуры по больнице). Уровень социального прогресса в промышленно развитых странах выше среднего и намного ниже него в большинстве развивающихся стран. Особенно в том, что касается удовлетворения базовых потребностей человека и возможностей прогресса. Но даже у стран «первого эшелона» много нерешённых проблем и открыты возможности улучшений в различных направлениях. Почти все они имеют, в частности, низкую оценку устойчивости экосистем.
Подтвердилось и то, что экономические результаты не дают полного объяснения различий в уровне социального прогресса. Показателен пример США: богатейшая мировая держава, лидеры которой считают её «образцом» для народов других стран, заняла в этом рейтинге только 16 место, причём по показателю ожидаемой продолжительности жизни – 30-е, по выживаемости новорожденных – 38-е, по уровню самоубийств – 81-е [Kristof 2015].
Позитивную корреляцию справедливости и экономической эффективности объясняют тем, что благодаря равенству возможностей обеспечивается более производительное использование экономического потенциала и более эффективное использование ресурсов.
Трудно переоценить с этой точки зрения значение выбора стратегии развития. Для промышленно развитых стран (которые в перспективе должны послужить в этом отношении примером для остальных) оптимальным был бы постепенный отход от нерациональной структуры производства и потребления, выдвижение на первый план социальных проектов, ставящих, помимо удовлетворения базовых потребностей человека, задачи более высокого порядка. Такие задачи, как развитие семейных и общественных связей, содействие духовным и культурным исканиям, продвижение способов производства и образа жизни, совместимых с сохранением окружающей среды. Речь идёт о новом качестве мотивации человеческой деятельности, о становлении культуры пост-материальных ценностей, об изменении способа бытия людей. На смену озабоченности обладанием материальных благ должен прийти «модус бытия» [Фромм 1986], стремление к соблюдению этических принципов социальной справедливости, солидарности и ответственности, к раскрытию и реализации каждым индивидом своего креативного потенциала.
Проблема социальной справедливости привлекает всё больше внимания повсюду в мире. Даже такой консервативный институт, как Всемирный банк, счёл необходимым посвятить один из своих докладов о мировом развитии теме «Справедливость и развитие» [Доклад… 2006]. В противовес неолиберальным догмам авторы этого доклада признают непреходящее значение социальной справедливости как таковой, а также с точки зрения эффективной политики развития вообще и экономической политики, в частности. Позитивную корреляцию справедливости и экономической эффективности они объясняют тем, что благодаря равенству возможностей обеспечивается более производительное использование экономического потенциала и более эффективное использование ресурсов. Поэтому, говорится в докладе, «необходимо выдвинуть соображения справедливости на центральное место как в социальной диагностике, так и в практической политике» [Доклад… 2006: 3]. Есть и другие исследования, которые подтверждают, что страны, где равенства больше, развиваются более успешно [Wilkinson, Pickett 2009].
Разительные контрасты сверх-богатства и бедности воспринимаются в массовом сознании как несправедливость, порождая антикапиталистические настроения, а в последнее время и возвращение к идее социализма. В 2016 г., согласно опросу агентства YouGov, в Германии о благоприятном отношении к социализму заявили 45% респондентов, тогда как предпочтение капитализму выразили только 26% опрошенных. В Великобритании это соотношение оказалось не столь выразительным, но всё же выбор в пользу социализма преобладал – 36% «за» и 32% «против»; тогда как в пользу капитализма высказались 33, а против – 39%. И даже в США, где приверженность капитализму в массовом сознании преобладает (52% согласно тому же опросу), 29% высказались в пользу социализма и 27 – против капитализма [British people…].
Аналогичный опрос, проведённый тем же агентством в ноябре 2017 г. в США, показал такой расклад в американском общественном мнении: среди населения в целом выбор в пользу капитализма поддержали бы 59%, в пользу социализма – 34. При этом представители молодого поколения (те, кто родились в начале XXI в.) предпочли бы социализм (44%) капитализму (42%). Правда, лишь треть респондентов смогли дать сколько-нибудь внятное определение социализма, подразумевая, очевидно, его социал-демократическую интерпретацию. Большинство же путались в определениях. Это неудивительно, учитывая распространённое в американском обществе «историческое невежество», что отметили сами эксперты, проводившие опрос [Annual Report…].
Вестник Института социологии, №1, том 9, 2018.