«Продержимся дней десять — будет другая страна». Как проходили первые свободные выборы и почему они не спасли СССР и Горбачева.
Сергей Станкевич — в 1989 году избран народным депутатом СССР от Черемушкинского района Москвы, был членом Верховного Совета СССР. Входил в Межрегиональную депутатскую группу.
Ровно 30 лет назад, 21 мая 1989 года, в СССР завершились выборы народных депутатов, которые принято считать первыми свободными или хотя бы первыми частично свободными. Так или иначе это была веха в истории — попытка создать демократический парламент на основе советской политической системы. «Надо отдать должное Горбачеву, идея была неплоха».
Это было эпохальное, необычное, поворотное в истории Советского Союза событие. Это были полусвободные выборы, потому что сам по себе избираемый орган был необычен. Это был Съезд народных депутатов СССР, 2250 человек. И не предполагалось, что это будет парламент. Если поискать аналоги в истории России, можно сделать вывод, что это был полный аналог Земского собора. Земский собор формировался по принципу сословного представительства. Там должны были быть бояре, купцы, священники, мастеровые, ремесленный свободный люд, казаки и так далее.
Это самое сословное представительство было и на Съезде народных депутатов. Там тоже были военные, творческие союзы, писатели, композиторы, художники, там были представлены Академия наук, женщины России. Ну, и Коммунистическая партия, соответственно, тоже имела сто своих представителей (по особой квоте, помимо которой многие члены и кандидаты в члены КПСС избрались через прямые выборы — прим. «Ленты.ру»). Все они избирались не гражданами Советского Союза, а внутри своих корпораций по довольно сложной процедуре.
Но часть депутатов (1500 человек из 2250 — прим. «Ленты.ру») все-таки избиралась непосредственно гражданами, от земли, так сказать. И эта часть была самой непредсказуемой, довольно революционно настроенной, если говорить о крупных городах Советского Союза, в первую очередь о Москве и Ленинграде. Ну и, конечно, если говорить о республиках, входивших в состав Союза, довольно непредсказуемыми и оппозиционными были три прибалтийские республики. Так что состав Съезда в полной мере отражал реальную картину, существовавшую в позднем Советском Союзе. И в этом смысле, надо отдать должное Горбачеву, идея была неплоха. То есть как Советский Союз существует, так он и должен быть представлен в этом новом «Земском соборе». А уже «Земский собор» из своих рядов должен был избрать действующий парламент, называвшийся Верховным Советом.
Выборы имели огромное значение. Они пробудили людей, которые думали, что в Советском Союзе нет и никогда не будет реальной политики и реальных выборов. Они вдруг увидели, что появляются кандидаты непосредственно от народа, что они говорят какие-то недопустимые, возмутительные вещи с точки зрения сложившейся реальности, что они ведут кампанию какими-то невероятными методами, и что эти люди могут быть реально избраны. И, конечно, такое мгновенное, шоковое вовлечение миллионов советских людей в активную политику носило для многих упоительно-эйфорический характер. Так что это в значительной мере поменяло страну.
В то время я работал в Академии наук СССР, был профессиональным историком, работал в Институте всеобщей истории. Я написал и защитил диссертацию по политической борьбе в Конгрессе США. Я выпустил несколько работ по избирательным системам, избирательным кампаниям и парламентам в Западной Европе и США. Так что неожиданно оказалось, что к этой работе я теоретически подготовлен лучше, чем кто бы то ни было. Хотя я никогда не думал, что эти познания пригодятся мне в собственной жизни. Но тут вдруг так получилось, что в России появилась реальная политика и реальные выборы. И, конечно, я не мог не принять в них участия.
К этому моменту я участвовал в неформальном политическом движении — по месту работы или жительства тогда существовали такие политические клубы, собиравшиеся преимущественно по вечерам и состоявшие в основном из научной и технической интеллигенции, где обсуждались события, связанные с перестройкой в Советском Союзе. И вот я в таком интеллигентском дискуссионном бурлении участвовал. В 1988 году мы даже зарегистрировали Московский народный фронт. И он поддерживал мое выдвижение в ходе избирательной кампании. Все это было очень живо, абсолютно без денег, потому что денег ни у кого не было.
Не было никакого доступа к СМИ: нам дали одну минуту, чтобы что-то сказать по телевидению, причем, по московскому. В научных институтах на древних игольчатых, ужасно шумевших принтерах печатались коротенькие листовочки — не на полный лист, а строк на десять. Резались они «лапшой» и раздавались из рук в руки. А главное, это была прямая агитация на станциях метро, потому что все жители Москвы ездили на метро, а не на личном транспорте. Поэтому основная агитация шла на входах и выходах метро утром и вечером. Также это происходило возле продовольственных универсамов, куда люди ходили в надежде что-то купить. И большое значение имело сарафанное радио: люди звонили, что-то передавали. Так из уст в уста, из рук в руки все это и происходило.
Я избирался от Черемушкинского района Москвы, от территориального округа. У нас не чувствовалось антагонизма с депутатами, избранными от общественных организаций, потому что там были очень интересные и приличные люди. Скажем, от Академии наук был избран Андрей Сахаров. Многие другие экономисты, академики составили цвет демократической оппозиции впоследствии. Я уж не говорю про Союз писателей, Союз кинематографистов — самый революционный к тому времени. Там были очень многие вполне прогрессивные люди, да, прошедшие от своих общественных организаций — тем не менее никакого большого антагонизма не было. Конечно, мы считали, что в дальнейшем должны быть выборы, одинаковые для всех. Но в качестве такого первого шага, прорывного, это считалось вполне допустимым.
Но тогда многим это казалось ограничением демократии. Многие искренне протестовали, что, дескать, надо всем баллотироваться на одинаковых условиях. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю замысел и оцениваю его иначе. Я считаю, что такая идея немножко «сословного» представительства на Съезде народных депутатов была не так уж плоха в качестве первого шага, потому что действительно, переход от одной системы к другой нужно делать осторожно. Как говорил Дэн Сяопин, переходить бурную реку, ощупывая ногой камни. Вот это было прямое следование совету великого [китайского реформатора] Дэн Сяопина. И даже в таком регулируемом варианте, где большинство заведомо было подконтрольным власти.
***
Зачем это все делалось? С одной стороны, допустить некую новую демократическую волну, но гарантировать, что большинство будет все-таки слушать тебя в первую очередь. Вот, собственно, этот замысел и был осуществлен в итоге. И действительно, там было лояльное руководству страны большинство. Но в меньшинстве были многие серьезные демократические голоса, которые тоже были Горбачеву нужны. Ведь он также опасался, что по ходу перестройки может собраться партийный съезд его собственной Коммунистической партии. «Антипартийную группу Горбачева» могут осудить, его самого снять, и все развернуть назад. То есть ему нужно было обозначить давление на ту, очень консервативную, силу, которую тогда представляла собой КПСС. И это самое давление он хотел обозначить, допуская различных сторонников реформ, различных демократов к политической жизни и представительству. Таков был замысел. И на мой взгляд, это был правильный замысел. Но у него не получилось главного — реформировать собственную партию. Ему нужна была партия в такой огромной стране. И ее нужно было реформировать до конца.
Еще самое главное — ничего не получилось сделать с экономикой. Она продолжала рушиться, магазины пустели, долг государства рос. И вот с этим нельзя было сделать ничего. Некоторый шанс оставался, но Горбачев этот шанс упустил. В сентябре 1990 года, когда уже год отработал Съезд народных депутатов, была сформирована компромиссная экономическая платформа — план поэтапного перехода к рыночной экономике. Это была программа Шаталина — Явлинского. Станислав Сергеевич Шаталин был вполне себе советским академиком, хотя и прогрессивным и близким к Горбачеву. Ну а Явлинского все знают. Достаточно продвинутые предложения Явлинского были соединены с трезвыми расчетами Шаталина и команды его института. Была сформирована вполне реалистичная программа. Ее нужно было только продавить через Верховный Совет.
И вот в сентябре 1990 года в решающий момент Горбачев не стал продавливать эту программу Шаталина — Явлинского, согласованную, кстати, Ельциным и поддержанную всей оппозицией, нашей Межрегиональной депутатской группой. Не стал продавливать потому, что глава тогдашнего советского правительства Николай Рыжков логично сказал, что, если будет утверждена эта программа, он уйдет в отставку. И правильно: кто же возьмется реализовывать чужую программу, против которой сам же выступаешь? И Горбачеву надо было на это соглашаться. А он не рискнул, программу Шаталина — Явлинского отодвинул, и с этого момента все покатилось вниз, потому что удержать страну было уже нельзя.
На первый раз было нормально то, что Горбачев прошел в состав депутатов Съезда в составе «партийной сотни». Может быть и не нужно было шокировать публику, выходя на прямые выборы. А вот когда его уже избирали президентом СССР — это был такой компромисс: отмена 6-й статьи конституции СССР, где была зафиксирована политическая монополия КПСС, и введение поста президента СССР — в этот момент он мог бы рискнуть и пойти на всеобщие выборы президента Союза. Это дало бы ему довольно мощный ресурс в дальнейшем. Но он предпочел избраться на Съезде народных депутатов. Боюсь, что это было ошибкой, хотя полной уверенности в этом нет.
***
С открытием I Съезда в конце мая (первого после выборов) ажиотаж был такой, что раскупили все портативные радиоприемники. У кого не было возможности смотреть трансляции по телевизору, слушали по радио. Представить себе никто не мог, что у нас такое возможно. Все собрания — партийные, профсоюзные — шли по одному шаблону. Выступали согласованные ораторы, выступали по бумажке и говорили какие-то совершенно чудовищные банальные вещи. Ничего подобного никто не видел и не слышал. И действительно, именно Съезд фактически изменил страну.
Так сказал, кстати, и Сахаров. Когда мы готовились к съезду в московской группе депутатов, он сказал, что главное сейчас любыми путями проходить к трибуне, получать слово и просто говорить людям правду о ситуации в стране, адресуя свои слова не тем, кто в зале, а тем, кто у телевизоров; и если мы так продержимся хотя бы дней десять — а я не думаю, говорил он, что все это продлится дольше — то у нас будет другая страна. Собственно, так и получилось. Это были 13 дней, которые потрясли Советский Союз.
Нельзя говорить, как считают некоторые, что работа Съезда ускорила распад СССР, дав трибуну оппозиции, поскольку оппозиция была в тот момент достаточно умеренной. Оппозиция выступала с общедемократическими требованиями, которые сегодня выглядят абсолютной рутиной. Это сейчас трудно себе представить, что можно жить в стране, в которой нет свободы слова, печати, собраний, митингов и шествий. В стране, из которой нельзя свободно выехать за рубеж, если тебе не разрешают. В стране, где преступлением объявляется предпринимательская деятельность. В стране, где нельзя критиковать существующую власть — окажешься за решеткой. Где за найденную у тебя дома книгу Солженицына посадят. Нынешняя молодежь не в состоянии представить себе такого рода страну, а мы же в ней жили, мы в ней выросли.
И та оппозиция, про которую говорят, что она была какая-то страшная, выступала как раз с этими общедемократическими требованиями. Ничего такого чрезвычайного не требовала. И вся общедемократическая программа той оппозиции была выполнена. Она стала реальностью. Единственное, что вошло в программу Межрегиональной депутатской группы — так эта оппозиция называлась — что нужно принять новый союзный договор между республиками, и на его основе — новую союзную конституцию. То есть переучредить Советский Союз. Не распустить, а именно переучредить. И даже мятежные прибалтийские республики в 1989 году, когда собирался I Съезд, не требовали никакой независимости. Они просили экономической самостоятельности, так называемого республиканского хозрасчета. И суверенитета, самоуправления. Но никто не говорил о выходе из Союза. О выходе стали говорить позже.
Итак, сам по себе I Съезд не был каким-то толчком к распаду СССР. Но другое дело, что сразу возросли требования к власти. Сразу возросло понимание всех проблем, которые перед нами стоят. И напор требований в отношении власти, конечно, существенно увеличился. Люди ждали реформ, перемен, какого-то улучшения в жизни. И уже ничего нельзя было откладывать. Радикализировались ожидания. Это была революция растущих ожиданий. И на них надо было реагировать.
Думаю, что если бы СССР устоял, то в таком виде парламент страны все равно долго бы не просуществовал. Если бы все протекало спокойно, если бы мы не сорвались в революционный поток, революционную катастрофу, а все это проходило бы в русле упорядоченного реформаторства, первые лет десять СССР мог бы существовать. Потому что если не так, то не были бы избраны человек 30 академиков, многие руководители крупных производств и так далее. Попали бы многие совершенно безответственные популисты, которые заместили бы собой реальных специалистов и экспертов, не способных выиграть уличную кампанию. Поэтому в такого рода переходной структуре не было большого греха, я считаю. В ней был залог постепенности и отказа от революционных крайностей.
Но, к сожалению, мы сорвались в революционную стихию и сорвались во многом из-за того, что Михаил Сергеевич Горбачев не удержал руководство процессом. В первую очередь, я считаю, он не справился в этот решающий момент с экономикой. Второй критический момент, когда все действительно покатилось, это когда провели референдум об обновленном Советском Союзе. Кстати, вопреки существующей реакционной легенде, не было никакого референдума о сохранении Советского Союза. Был референдум о том, чтобы жить в обновленном Союзе. И этот референдум прошел в девяти республиках из пятнадцати. То есть старый Союз из 15 республик уже был никому не нужен. И на референдуме девять республик подтвердили, что хотят жить в обновленном Союзе. Это было в марте 1991 года.
А дальше были несколько месяцев практически круглосуточной работы по составлению нового союзного договора, который фактически был наброском конституции этого обновленного Союза, рассчитанного на девять республик. И это был бы Союз, идущий гораздо дальше, чем нынешний Евросоюз. Это была общая валюта, общая оборона и внешняя политика, армия, вооруженные силы. Это единый эмиссионный центр, союзный парламент. И в перспективе предполагалось принятие союзной конституции. То есть это было вполне серьезное объединение девяти республик, которое сейчас могло бы быть важным центром политического влияния в Европе.
И все было готово к подписанию этого документа, он был парафирован всеми девятью республиками. Подписание было назначено как раз на 20 августа в Москве. Были уже разосланы приглашения. На подписание был приглашен дипломатический корпус, все участники. С огромным трудом удалось уговорить республики внутри России (РСФСР — прим. «Ленты.ру»), коих у нас было 20, чтобы они не рвались подписывать этот документ, чтобы подождали своей очереди, а пока поприсутствовали в качестве гостей, чтобы Россия не поползла по швам.
Все было согласовано и подготовлено, но тут группа реакционеров из руководства Коммунистической партии по сути воспрепятствовала подписанию этого документа. Они не хотели, чтобы он был подписан, и устроили этот путч, который «слинял в течение трех дней». Но после этого путча республики побежали от Москвы одна за другой. И тогда уже никого удержать никакой возможности не было. Такова была реальная история, которая сейчас всячески искажается мифотворцами.