Марк Линч
Марк Линч — профессор политологии и международных отношений Джорджтаунского университета (Вашингтон, округ Колумбия, США), старший сотрудник Центра Карнеги за международный мир, автор книги «The New Arab Wars: Uprisings and Anarchy in the Middle East» (2016).
В 2011 году улицы арабских городов заполнили миллионы протестующих. Народные волнения, начавшиеся в Тунисе и Каире, предвещали крах автократий и начало демократизации. В какой-то момент стало казаться, что в скором времени на Ближнем Востоке прежний, устоявшийся порядок сменится новым, более совершенным. Однако вскоре все эти надежды рухнули. Некоторые арабские государства не выдержали потрясений и погрузились в пучину гражданских войн. Другие же устояли и смогли восстановить контроль над своими гражданами. Но, как бы то ни было, семь лет спустя от былых надежд на кардинальное изменение ближневосточной политики не осталось и следа.
Впрочем, из прошедших потрясений все же родился новый арабский порядок — оказавшийся совсем не таким, каким его представляли. Эффективные новые демократии в регионе так и не сложились, но зато взаимоотношения региональных держав стали принципиально иными. Привычные местные «тяжеловесы» в лице Египта, Ирака и Сирии ощутимо ослабли. Богатые и репрессивные режимы Персидского залива — Катар, Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты, — наоборот, укрепились. Увеличение числа слабых и разваливающихся государств открыло новые возможности для политической конкуренции и вмешательства в дела соседей, а также предопределило появление новых действующих лиц и освободило пространство для политического маневрирования. Традиционные союзы и старые споры больше не определяют динамику международных отношений в регионе. Каналами перераспределения власти на Ближнем Востоке стали непрямые военные действия и торговля влиянием.
На сегодняшний день внешняя политика почти каждого арабского государства представляет собой реакцию на совокупность существующих угроз и открывающихся возможностей. Страхи, вызванные нарастающей дестабилизацией внутриполитической обстановки, усилением Ирана и отстраненной позицией США, сочетаются со стремлением выгодно воспользоваться слабостью соседей и разбродом на международной арене. Подобная динамика втягивает ближневосточные державы в разрушительные конфликты, сеющие хаос во всем регионе, а любые намеки на утверждение в этой части мира сколько-нибудь устойчивого политического баланса оказываются несостоятельными. Новый порядок характеризуется полным отсутствием какого-либо порядка.
Торжество беспорядка
Череда несчастий, которые обрушились на Ближний Восток, без преувеличения безмерна. Гражданская война в Сирии, погубившая полмиллиона гражданских лиц и изгнавшая из родных мест десять миллионов, обернулась одной из самых масштабных гуманитарных катастроф в истории человечества. Ирак добился значительных успехов в борьбе с «Исламским государством» (ИГ), но население освобожденных территорий заплатило за это огромную цену. Следствием гражданской войны в Йемене стала самая масштабная эпидемия холеры в истории человечества и угроза голодной смерти, нависшая над восемью с половиной миллионами человек. От государственности Ливии почти ничего не осталось.
Даже государствам, избежавшим коллапса, приходится нелегко. Египет все еще переживает последствия военного переворота 2013 года, поскольку репрессивная внутренняя политика тормозит политический процесс и развитие туризма, подогревая протестные настроения и народное недовольство. В Бахрейне по-прежнему неспокойно после кровавого подавления религиозных волнений 2011 года: власти не нашли иного способа положить им конец, кроме как расправиться с политической оппозицией. Относительно благополучные государства в лице Иордании, Марокко и Туниса столкнулись с серьезными экономическими проблемами, разочарованием молодежи и нестабильностью на границах. Почти во всех странах региона экономические и политические проблемы, толкнувшие арабский мир в кризис 2011 года, сегодня ощущаются более остро, чем семь лет назад.
Между тем регион не испытывает недостатка в очагах потенциальных конфликтов. После выхода США из ядерной сделки с Ираном весьма реальной стала перспектива нанесения американского или израильского удара по этой стране, что может в свою очередь развязать полноценную войну. Бойкот Катара, инициаторами которого выступили Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты, расколол Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива, прежде казавшийся наиболее успешной международной организацией арабского мира. Из-за участившихся израильских бомбардировок, трансграничных операций турецкой армии и сохраняющегося иранского военного присутствия гражданская война в Сирии не только не прекращается, но приобретает новые формы — и это при том, что вооруженное сопротивление режиму Башара аль-Асада почти подавлено. Затянувшаяся гражданская война в Йемене грозит перекинуться на соседние страны. Ракеты, запускаемые повстанцами-хуситами, падают на территории Саудовской Аравии, ответные удары саудовских ВВС убивают мирных йеменских граждан, а Объединенные Арабские Эмираты приступили к строительству на Сомалийском полуострове военно-морской базы, задуманной для ужесточения блокады Йемена и содействия воюющим там армиям возглавляемой Эр-Риядом коалиции. Наконец, постоянные вспышки насилия в Газе и неудачи проектов, предполагающих соседство в Палестине двух государств, вновь угрожают вывести палестинскую тему на первый план мировой политики.
На фоне этих событий США под руководством Дональда Трампа с воодушевлением солидаризируются со своими местными единомышленниками, в списке которых Египет, Израиль, Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты. Однако американской попытке восстановить что-то похожее на порядок, существовавший на Ближнем Востоке до 2011 года, грозит неудача, поскольку сегодня этот регион превратился в зону острой политической конкуренции. Любое стремление консолидировать здешние властные институты остается нереализованным из-за расширения рядов государств-неудачников и неразрешимости кризиса управления. Если же власти того или иного государства начинают усердствовать в упрочении своего внутреннего доминирования или внешнего влияния, то они неизменно рискуют сделать свое положение еще более опасным. Стремление администрации Трампа усилить поддержку авторитарных режимов, не обращая внимания на тектонические сдвиги, принципиально блокирующие воссоздание старого порядка, не сможет обеспечить ни региональной стабильности, ни продвижения американских интересов.
Неустойчивый баланс
Во вмешательстве ближневосточных государств в дела соседей едва ли можно усмотреть что-то новое, но структура и динамика региона сегодня значительно отличаются от того, что было ранее. 1950—1960-е годы прошли под знаком «арабской холодной войны», как метко определил этот период арабист Малкольм Керр. В то время Египет под руководством президента Гамаля Абделя Насера конкурировал с прозападными арабскими режимами и консервативно настроенной Саудовской Аравией по широкому кругу вопросов — от косвенного вмешательства во внутренние дела Иордании, Ливана и Сирии до прямой военной интервенции в Йемене. Одновременно набирал силу и панарабизм — доктрина о единстве арабской нации, исходившая из того, что и солидарность, и соперничество региональных флагманов должны осуществляться на основе антиколониализма, арабского братства и ненависти к Израилю.
Традиционно историки придерживаются той точки зрения, что в 1970-е межгосударственному идеологическому противостоянию на Ближнем Востоке пришел конец. Со смертью Насера и наступлением нефтяного изобилия ближневосточные страны стали больше интересоваться сохранением своих политических режимов, а не фундаментальными идеологическими спорами. Именно в это время государства региона обзавелись карательным аппаратом, способным противостоять массовым протестам. Соответственно, по мере укрепления внутренней безопасности прежние возможности для косвенного вмешательства из-за границы заметно сузились. (Это правило сработало везде, за исключением Ливана, где длившаяся с 1975-го по 1990 год гражданская война создала благоприятные условия для разнообразного внешнего давления.) Даже иранская революция 1979 года, которая явила новые формы надгосударственной мобилизации исламистов, воодушевленных крахом деспотичного американского ставленника, оказалась не в силах возродить былые практики прокси-войн. Вместо этого, консолидировавшиеся арабские государства объединились против общего внешнего врага в лице Израиля и усилили натиск на внутреннего врага в лице исламистов.
Однако вопреки общераспространенному мнению эра «крепкой государственности» на Ближнем Востоке подошла к концу еще до катаклизмов 2011 года. Уже в 1990-е сложившийся в регионе политический порядок начал меняться под воздействием глобализации. Новые экономические модели заставляли здешние правительства урезать расходы на социальные нужды и сокращать рабочие места в бюджетной сфере. Крупные страны арабского мира стали беднеть, а их социальная инфраструктура начала ветшать. Даже богатые государства, живущие за счет нефти, почувствовали себя заложниками глобальной экономики, столкнувшись в 2008 году с финансовым кризисом и колебаниями нефтяных цен. Постепенной дестабилизации режимов, привыкших контролировать информационные потоки и ограничивать свободу выражения, также способствовали спутниковое телевидение, смартфоны, социальные сети и другие современные информационные технологии. После 2001 года основы регионального сотрудничества были подорваны началом глобальной войны с террором и хаосом, набиравшим обороты вследствие американской оккупации Ирака, и провалом израильско-палестинского мирного процесса. К 2010 году у старого политического порядка на Ближнем Востоке не осталось иных опор, кроме необходимости сдерживать Иран и желания препятствовать демократическим преобразованиям.
Волнения 2011 года начались не на пустом месте: они стали кульминацией структурных трансформаций, начавшихся гораздо раньше. Народное недовольство экономическим застоем и отсутствием политических свобод назревало как минимум десятилетие. Спутниковое телевидение, Интернет и другие транснациональные каналы коммуникации превратили регион в единое политическое пространство, что позволило протестам стремительно перекинуться с Туниса на Египет, а затем охватить и прочие близлежащие государства. Одновременные и повсеместные неурядицы позволили проверить государства арабского мира на прочность: некоторые из них легко приспособились к новым условиям, другие едва-едва смогли с ними совладать, а третьи просто рухнули.
Если внутриполитические последствия народных волнений были вполне очевидными, то вызванному ими изменению регионального баланса сил наблюдатели уделили гораздо меньше внимания. Политические гиганты прошлых десятилетий, такие, как Сирия или Египет, настолько глубоко погрузились во внутренние конфликты, что утратили способность влиять на положение дел за границей. Но богатые государства Персидского залива, напротив, сумели наилучшим образом приспособиться к новым реалиям. Деньги, медиа-империи и ключевые позиции в разветвленных транснациональных структурах — в организации «Братья-мусульмане» в случае Катара или в международном бизнес-сообществе в случае Объединенных Арабских Эмиратов — позволили им эффективно использовать «мягкую силу». Несмотря на небольшие размеры, эти государства обладают хорошо подготовленными и прекрасно оснащенными армиями, которые поддерживаются щедро оплачиваемыми наемниками. Это позволило им применить «жесткую силу» в Ливии и Йемене в том диапазоне, в каком прежние политические тяжеловесы региона действовать не могли. Еще важнее, что все эти режимы установили почти тотальный контроль над собственным населением, тем самым предельно минимизировав перспективы стороннего вмешательства в свои внутренние дела. Другие арабские государства — более крупные, менее богатые и не такие авторитарные — не смогли обезопасить себя подобным образом. Сказанное остается верным даже в тех случаях, когда новые региональные лидеры сталкиваются друг с другом. Например, Саудовская Аравия совместно с Объединенными Арабскими Эмиратами почти год пыталась дестабилизировать Катар, прибегнув к разрыву дипломатических отношений, распространению ложной информации и введению торгово-экономического эмбарго. Однако все эти усилия оказались безрезультатными, поскольку у Катара хватило финансовой и репрессивной мощи, чтобы справиться с любыми потенциальными вызовами, вызревающими внутри страны.
Время прокси-войн
В реалиях нового порядка власть на Ближнем Востоке также реализуется по-новому. Народные восстания поставили под сомнение устойчивость политических режимов даже в тех государствах, где «арабская весна» отшумела относительно мирно. В то же время возникшие из-за нее «несостоявшиеся» государства и гражданские войны открыли для наиболее удачливых игроков новые возможности — прежде всего в плане распространения собственного влияния. Волна народного возмущения в определенном смысле объединила арабский мир, но при этом ее опыт заставляет арабских правителей видеть в любом региональном событии свидетельство возвышения соседей и сигнал исходящей от них угрозы. Подобный подход был воспринят всеми ближневосточными государствами. Руководствуясь стремлением распространить свое влияние, либо, напротив, воспрепятствовать в подобной же экспансии зловредным соседям, почти каждый арабский режим оказался соучастником какой-нибудь гражданской войны или другой политической распри.
Если примеры Туниса и Египта продемонстрировали, какая судьба может ожидать лидеров, непоколебимо уверенных в своей способности предотвратить любые угрозы собственному правлению, то пример Ливии показывает, как политическая смута в одной стране может с выгодой использоваться другими странами. Когда в Ливию пришла «арабская весна», три государства Персидского залива — Катар, Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты, — а также Турция, решили воспользоваться благоприятным моментом, чтобы выступить против ненавистного им лидера Джамахирии Муамара Каддафи. Страны Залива использовали свои медиа-империи для того, чтобы привлечь внимание к беззаконию, творимому ливийским режимом (хотя, например, в Бахрейне в тот же период власти вели себя столь же антигуманно). Они инициировали принятие Лигой арабских государств специальной резолюции по Ливии, призванной подтолкнуть США и ООН к гуманитарной интервенции в эту страну. Кроме того, они щедро снабжали оружием и деньгами приглянувшиеся им формирования ливийских ополченцев, выступавших против Каддафи.
Подобное непрямое вмешательство повлекло за собой долгосрочные и негативные последствия. Например, и Катар, и Объединенные Арабские Эмираты в период восстания поддерживали ливийскую оппозицию, но у них были разные местные фавориты. После краха режима вооруженные оппозиционеры, сохранившие независимые друг от друга зарубежные источники помощи, затормозили превращение Ливии в жизнеспособное государство и способствовали развязыванию гражданской войны. На сегодняшний день военная поддержка, оказываемая Египтом и Объединенными Арабскими Эмиратами альянсу «Достоинство Ливии», который возглавляет командующий Ливийской национальной армией Халифа Хафтар, уже взявший под контроль восточную часть страны, делает военное противостояние в Ливии все более ожесточенным.
Но разрушительный эффект, вызванный иностранным вмешательством в дела Ливии, проявился далеко не сразу. В эйфории 2011 года государства Залива и Турция, подобно США, рассматривали собственную интервенцию как «историю успеха»: они видели, что помощь, оказываемая их местным ставленникам, приносит плоды, и надеялись, что поддержка американцев, европейцев и ООН позволит им расправиться с соперниками. Воодушевившись этим опытом, они расценили народные выступления против сирийского президента Башара аль-Асада как уникальный шанс вырвать Сирию из-под влияния Ирана и решительно изменить баланс сил в регионе в свою пользу. Когда же в начале 2012 года стало понятно, что ливийский сценарий в Сирии не повторится, поскольку международной интервенции против аль-Асада Совет Безопасности ООН не поддержит, государства Залива и Турция занялись вооружением сирийских повстанцев. Как они полагали, даже если избранный ими сценарий не сработает и нынешний сирийский режим сохранится, то ближайший союзник Ирана все равно будет обескровлен, а борьба развернется на поле их главного соперника.
Поддержка сирийских повстанцев из-за рубежа обернулась катастрофическим взрывом насилия при отсутствии видимых путей для его укрощения. И хотя основная тяжесть ответственности за преступления военного времени лежит на сирийских правительственных силах, зарубежные спонсоры оппозиционеров так же внесли свой вклад в разжигание войны. При этом новые политические технологии, опробованные в регионе ранее, в Сирии начали давать сбой: всякий раз, когда повстанцы одерживали верх, на стороне аль-Асада выступали симпатизирующие ему внешние силы в лице Ирана, движения «Хезболла» и России. Таким образом, за победой одной из сторон неизменно следовал реванш другой стороны, а это лишь умножало страдания и жертвы. Ярчайшим примером этого порочного круга стали события 2015 года, когда в ответ на укрепление оппозиционеров в северной Сирии Россия всей своей мощью обрушилась на Алеппо.
Конкурирующие в Сирии стороны практикуют искусство прокси-войны по-разному. С одной стороны, для сторонников аль-Асада объединяющей целью вмешательства остается поддержка его режима. Иранцы, например, преуспели в спонсировании местных ополчений, непосредственное руководство действиями которых зачастую осуществляется Корпусом стражей исламской революции. С другой стороны, Катар, Саудовская Аравия и Турция видят друг в друге не столько союзников, сколько соперников, и поэтому их разрозненные и противоречивые действия нередко оборачиваются против них самих. (Что касается вмешательства в сирийский конфликт Объединенных Арабских Эмиратов, то оно остается незначительным.)
Попытки США консолидировать действия катарских, саудовских и турецких ставленников в Сирии обернулись неудачей: их спонсоры продолжали бороться между собой, отказываясь подчиняться единой стратегии. Ситуация усугубилась тем, что в решающий для конфликта период конца 2012-го — начала 2013 года к спонсорству повстанцев подключились сети салафитов из стран Персидского залива, а это перевело снабжение сирийской оппозиции под контроль частных лиц. Итогом стало обострение напряженности и смещение идейных установок повстанческих групп к джихадистской части политического спектра. По мере того, как война разгоралась все жарче, государства Залива и Турция, надеясь опереться на более действенную военную силу, переходили к поддержке радикальных исламистских группировок. Так на свет появилось «Исламское государство» — структура, не подчинявшаяся ни одной из указанных стран, но быстро нашедшая для себя место на обломках разваливающейся Сирии.
После многолетних попыток формировать, вооружать и контролировать сирийскую оппозицию дистанционно США все-таки решились на прямое вмешательство в Сирии, целью которого, однако, оказался не аль-Асад, а ИГ. В каком-то смысле эта инициатива оказалась успешной, поскольку американцы уничтожили квазигосударство исламистов не только в Сирии, но и в Ираке. Кроме того, четко поставленная цель операции позволила американцам избежать затяжного конфликта с аль-Асадом и Россией. Но при этом реализация даже ограниченной операции против ИГ повлекла за собой немалые сложности и непредвиденные последствия. Пока американцы и русские на протяжении нескольких лет боролись за доминирование в Сирии, поддерживаемый Тегераном и Москвой дамасский режим понемногу отвоевывал территории, занятые выдыхающимися повстанцами.
Даже победа над ИГ и фактически полное восстановление правительством аль-Асада контроля над сирийской территорией не приблизили окончания конфликта. Немощность Сирии по-прежнему соблазняет амбициозных политических игроков. Так, кампания по борьбе с ИГ привела к расширению турецкого вмешательства в дела этой страны. В 2015 году США, также испытывая острую нужду в местных ставленниках, готовых сражаться с ИГ, избрали себе в союзники Отряды народной самообороны, состоящие преимущественно из курдов. На их основе и с участием некоторых других группировок были созданы Сирийские демократические силы, вооружаемые американцами. Военные успехи курдов не обрадовали Анкару; угроза курдского сепаратизма заставила турецкие власти в 2017 году подготовить вторжение в северные области Сирии. Параллельно с этим Израиль начал наращивать авиаудары по объектам Ирана и движения «Хезболла», находящимся на сирийской территории. Иначе говоря, разгром армией аль-Асада оппозиционных его режиму сил и завершение войны с ИГ никак не сказались на интернационализации сирийского конфликта, которая по-прежнему набирает обороты.
Хотя ее случай остается самым вопиющим, Сирия была далеко не единственной страной Ближнего Востока, где развернутая региональными акторами борьба за влияние обернулась человеческими жертвами и политическими неурядицами. Их усилия дестабилизировали даже те страны, которым удалось избежать гражданских войн. Наихудшим примером в данном отношении выступает Египет. В 2013 году Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты поддержали военный переворот, который организовал генерал Абд аль-Фаттах ас-Сиси, лишивший власти первого демократически избранного египетского президента Мухаммеда Мурси, члена организации «Братья-мусульмане» и протеже Катара. Но, несмотря на десятки миллионов долларов, полученных ас-Сиси от его покровителей из стран Персидского залива, созданный им репрессивный режим не смог вернуть Египет к нормальной жизни. Даже в Тунисе, сумевшем относительно успешно приспособиться к реалиям «арабской весны», конкуренция Катара и Объединенных Арабских Эмиратов породила внутреннюю нестабильность, поскольку масштабные вливания денежных средств из-за рубежа и внешняя поддержка местных политических сил исказили естественный процесс развития молодой демократии.
Дилеммы безопасности
Региональная турбулентность на Ближнем Востоке стала следствием классической дилеммы безопасности. Попытки государств укрепить собственное положение в регионе неизменно проваливаются, поскольку неизбежно сталкиваются с противодействием конкурентов. В результате слабее становятся все: каждый арабский режим сегодня живет с глубочайшим ощущением угрозы. Несмотря на браваду, нередко демонстрируемую властями арабских стран, их ужасает перспектива новой волны народных протестов. Стремительное распространение беспорядков в 2011 году свидетельствует, что пламя, вспыхнувшее в одном месте, может запросто охватить весь регион. Когда в мае 2017 года Иордания столкнулась с экономически мотивированными протестами, Катар, Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты поспешили возобновить оказание финансовой помощи Амману, чтобы утихомирить его возмущенных подданных.
Но, когда государства пытаются нейтрализовать потенциальных возмутителей спокойствия, ужесточая контроль над обществом, это обычно лишь усугубляет ситуацию. Чем сильнее государственное давление, тем больше ожесточения в народных массах и тем ощутимее запрос на демократизацию. Подобная динамика хорошо просматривается в Египте, где организованные ас-Сиси гонения на исламистов постепенно распространились и на гражданских активистов, журналистов, деятелей науки. В результате от генерала отвернулись многие из тех сторонников по коалиции, кто в свое время поддержал совершенный им военный переворот.
Дилеммы безопасности, возникающие во внутренней политике, помогают объяснить кажущиеся странности политики внешней. Обратимся к примеру Саудовской Аравии и политическим решениям наследника саудовского престола Мохаммеда бин Салмана. Консолидировав власть, он внедрил во внутреннюю жизнь королевства ряд заметных новаций: например, в ходе запущенных им социальных реформ женщинам разрешили водить автомобили и посещать кинотеатры. В то же время он развернул преследования активисток, выступавших за права женщин, арестовывал и запугивал представителей местных элит, оттеснил на второй план влиятельные группировки религиозного истеблишмента. Однако укрепление позиций принца внутри королевства нельзя рассматривать в отрыве от разрушительного и ультраагрессивного курса, проводимого им за границей. Еще до укрепления своей власти внутри страны он принял решение вмешаться в гражданскую войну в Йемене, рассчитывая на то, что быстрая победа за рубежом позволит ему мобилизовать дополнительную поддержку дома. Вместо этого саудовские войска увязли в трясине чужой войны. Таким же безнадежным предприятием в 2017 году оказалась и экономическая блокада Катара, целями которой были утверждение гегемонии Саудовской Аравии в Совете сотрудничества арабских стран Персидского залива и устранение внутренней угрозы, исходящей от поддерживаемых катарцами «Братьев-мусульман». Катар, однако, оказался сильнее, чем предполагалось, а политика Саудовской Аравии ударила по ней самой: блокада ухудшила отношения королевства с Вашингтоном, затруднила сдерживание Ирана и необратимо, как представляется, подорвала авторитет упомянутого Совета сотрудничества. В обоих случаях — и в йеменском, и в катарском — королевство угодило в одну и ту же ловушку: не имея достаточных сил, чтобы решительно одолеть внешнего врага, оно не может отступить, опасаясь негативных последствий в своих собственных границах.
Соперничество между арабскими государствами и Ираном представляет еще одну иллюстрацию того, как работают дилеммы безопасности. Хотя опасения, которые у арабских политиков вызывает иранская экспансия, не лишены оснований, они вряд ли основаны на адекватной оценке могущества современного Ирана. Парадоксальным образом, однако, чем больше арабских государств втягиваются в конфронтацию с Ираном, тем сильнее он становится. Например, имевшийся в Йемене миниатюрный форпост шиитского влияния из-за вмешательства в здешнюю гражданскую войну Объединенных Арабских Эмиратов и Саудовской Аравии превратился в мощную базу для стратегического альянса иранцев с повстанцами-хуситами и усиления прочих ориентированных на Иран сил. Аналогичным образом и в Сирии содействие, оказываемое странами Залива и Турцией местным оппозиционерам, в итоге привело к превращению Ирана во влиятельнейшего игрока на сирийском политическом поле. Наконец, в Ливане не поддающиеся разумному объяснению действия Эр-Рияда, несколько недель удерживавшего в заложниках ливанского премьер-министра Саада Харири, спровоцировали внутриполитический кризис, который привел к ослаблению ориентированной на саудитов суннитской коалиции в ливанском парламенте.
Разумеется, вся эта новая динамика во многом обусловлена межгосударственной конкуренцией в регионе, но в то же время это закономерное следствие слабости и хрупкости государств, которые, стремясь преодолеть собственные дилеммы безопасности, создают вокруг себя вакуум власти. И даже если какая-то региональная держава первоначально не собирается использовать образовавшуюся пустоту для расширения собственного влияния, ей приходится идти на это, поскольку иначе это сделает кто-то из соседей. А вступив в экспансионистскую гонку, страна будет исходить из того, что недостаточная поддержка ее ставленников неминуемо усилит агентов, представляющих интересы ее противников. Именно такие страхи препятствуют снижению напряженности в Ливии, Сирии и Йемене. Даже придя к осознанию, что вмешательство во внутренние дела ослабевших соседей проваливается, ближневосточные политические акторы остаются заложниками состязательной логики, диктуемой дилеммами безопасности — они не могут ни выиграть, ни уйти.
Становление новой нормы
Бремя неразрешимых дилемм безопасности, которое тяготит Ближний Восток, настолько значительно, что, несмотря на всю поддержку, исходящую от США, она едва позволит преодолеть кризис. Желая опереться на сотрудничество с Саудовской Аравией и Объединенными Арабскими Эмиратами в ядерной сделке с Ираном, администрация Барака Обамы в минувшие пять лет поставила в эти страны беспрецедентное количество оружия, что ничуть не сделало их более устойчивыми. Даже отказ Вашингтона от риторического отстаивания демократизации и прав человека не смог упростить задач по преодолению внутренних вызовов, решаемых региональными автократиями. Последующий отказ США от ядерной сделки лишь усилил обеспокоенность арабских государств, опасающихся усиления иранского могущества. Односторонняя поддержка, оказываемая Вашингтоном Тель-Авиву на фоне эскалации насилия в секторе Газа, усугубила международную изоляцию еврейского государства, а в будущем, вероятно, приведет к новым конфликтам. И, хотя США способствовали заметному сближению израильтян с суннитскими государствами Персидского залива, эти усилия почти сошли на нет из-за противостояния Саудовской Аравии и Объединенных Арабских Эмиратов с Катаром.
Несмотря на то, что нынешний американский президент считает Иран врагом, а авторитарное правление его не слишком смущает, арабские режимы больше не рассматривают Соединенные Штаты в качестве гаранта собственного выживания или обеспечения своих внешнеполитических интересов. Интересно, что в новом ближневосточном раскладе даже ближайшие союзники США считают целесообразным сближение с Китаем, Россией и Европейским союзом. Именно этим, в частности, сегодня заняты Египет, Саудовская Аравия, Турция, Объединенные Арабские Эмираты и даже Иордания. По их мнению, такая линия гарантирует надежный тыл в случае неадекватного поведения США — но при этом она же способна и усугубить те дилеммы безопасности, которые дестабилизируют прочие измерения региональной политики.
Администрация президента Трампа пытается совладать с новыми реалиями. Тем не менее резкие изменения политического курса и абсолютно противоречивые импульсы, исходящие из разных министерств и ведомств американского правительства, сбивают с толку как союзников, так и противников США. Безусловно, Саудовской Аравии и Объединенным Арабским Эмиратам может импонировать избранная Трампом жесткая линия в отношении Ирана и поддержка им войны в Йемене, однако прочие аспекты американской политики — например, предъявляемые им требования прекратить экономическую блокаду Катара или увеличить объемы нефтедобычи, а также намеки на вывод американских войск из Сирии — напротив, создают новые раздражители.
Как бы то ни было, сумбурному правлению Трампа нужно учитывать глубочайшие структурные сдвиги на Ближнем Востоке, которые стали бы проблемой и для любого другого американского президента. Нынешние Соединенные Штаты не имеют ни сил, ни влияния, чтобы навязать региону свою модель политического порядка. Скорее всего эпоха американской гегемонии в этой части Земного шара ушла безвозвратно, поскольку местные реалии стали фундаментально иными. Преодолеть наследие войн и политических катастроф, последовавших за «арабской весной», будет очень непросто — нанесенный ими урон слишком велик.
Перевод с английского Екатерины Захаровой
Неприкосновенный запас, номер 2, 2019, стр. 15—27.