В России сотни умельцев, способных ускорить рост экономики.
Елена Мотренко
В понедельник, 15 июля, в Совете Федерации говорили о проблемах изобретателей: о том, что нужен единый регулятор, свой омбудсмен, материальное стимулирование, поддержка на предприятиях — своего рода бюро рационализаторства и изобретательства. И пока президент Франции Эммануэль Макрон восхищается парящим на реактивной доске изобретателем Фрэнки Запатой, мы изобретаем прибор для диабетиков, уникальный жгут для помощи при ДТП и ЧС и еще много чего. Изобретают сейчас, разрабатывали уникальные технологии и 10 лет назад, только где это всё? Когда о наших изобретениях будет говорить весь мир, а мы будем пользоваться уникальными разработками в повседневной жизни, и что современным Кулибиным для счастья надо — выясняли «Известия».
Почти как динозавры
В начале июля Роспатент опубликовал список 100 лучших изобретений 2018 года. В нем есть, например, «электронный нос», который позволяет «унюхать» даже небольшую концентрацию токсичных газов, технология для определения концентрации ДНК ребенка в образце плазмы беременной женщины, искусственные алмазы и новый способ получения графена, прогнозирование течения и исхода комы и посткоматозных бессознательных состояний с помощью гемотестов и многое другое. И вообще четверть из списка — по части нанотехнологий, так что в этом направлении мы уверенно входим в мировую десятку. Гордимся: можем, умеем, практикуем… Хотя с практикой, то есть внедрением, всё очень непросто.
— Мы фактически два-три года ходили по кабинетам и просто рассказывали о том, что есть такие люди — изобретатели. «А что, они еще не вымерли?» — отвечали нам, — рассказывает «Известиям» председатель центрального совета Всероссийского общества изобретателей и рационализаторов (ВОИР) Антон Ищенко. Говорит, что слушания в Совете Федерации — это хороший звоночек: наконец-то изобретателей услышали — фактически признание на государственном уровне. Оттого и скромничать не стали: говорили обо всем, что нужно, — обязательно что-то да выстрелит.
— Сегодня интеллектуальной собственностью в нашей стране занимаются 19 министерств и ведомств. Мне кажется, они сами запутались, кто за что отвечает, — говорит Антон Ищенко. — Настолько всё невнятно прописано, нет той единственной организации и того единственного руководителя, перед которым можно поставить задачу и с которого можно спросить. Все делают по отдельности маленький участок какой-то своей работы: кто-то за вузы отвечает, кто-то за интеллектуальную собственность в оборонном комплексе, промышленности, культуре. И это несмотря на то, что есть специальная служба — Роспатент, которая должна отвечать за эту сферу, но отвечает она ровно за регистрацию изобретения. Вы пришли, вам поставили печать и выдали патент. На этом сфера ответственности заканчивается.
Потому и просят создать условно Росинтеллект, обновленную службу Роспатента — единый регулятор, структуру, которая будет создавать условия, поддерживать (рублем в том числе), генерировать новые продукты, рынки и, главное, коммерциализировать интеллектуальную собственность, чтобы изобретение в конечном счете приносило деньги и стране, и самому изобретателю.
Помогли Корее, отстали от Швейцарии
Эксперт приводит пример того, как мы отстали от остального мира даже в самом отношении к статусу ученого или изобретателя. Так, в ходе соцопроса у людей спрашивали: «Хотели бы вы, чтобы ваш ребенок стал ученым, исследователем, инженером?» Итог: респонденты в 2,5 раза реже отвечают, что они хотят отдать своих детей в науку — нет больших ожиданий.
— У нас инновационная восприимчивость в шесть раз ниже, чем в европейских странах: Финляндии, Швейцарии, Германии. У них инновации хотят внедрять 60% предприятий, у нас, по данным Росстата, 7–9%. Это ужасные показатели, — говорит Антон Ищенко. — По факту наши ученые не чувствуют надобности в своей работе. Если ты делаешь, но твои решения не хотят брать в промышленность, в бизнес, ты понимаешь, что ты абсолютно бесцельно проживаешь время. Твой труд никому не нужен.
Один из показателей в этой сфере — показатель изобретательской активности: сколько изобретений приходится на 10 тыс. человек населения. Другой показатель (эксперт называет его самым важным) — объем экспорта прав на объекты интеллектуальной собственности на душу населения. Тот самый пункт, который приносит доход. В Швейцарии он равен $2,6 тыс. на человека, в США — $400, у нас — $5.
— Мы ежегодно тратим на науку, если вместе с внебюджетными источниками, 1 трлн рублей. А коммерциализация у нас происходит на уровне нескольких миллиардов. То есть получается 1% эффективности от триллиона затрат. Это значит, что 999 млрд мы выкидываем просто в топку, не принося никакого положительного экономического эффекта для страны, — считает Ищенко и рассуждает: если бы при экспорте на одного человека приходилось хотя бы по $100, объем экспортной выручки мог бы составить 1 трлн рублей, или 1% ВВП (в 2018 году уровень ВВП составил 103 626,6 млрд рублей. — «Известия»). — И это только прямым счетом. А есть еще и дополнительные вливания: научная активность, малый и средний бизнес… Создается дополнительная тяга для изобретателей: если их труд становится востребованным, то за ними будут ходить, выискивать изобретения, которые могут быть коммерчески интересными, которые можно продавать на Запад, а их, уверяю, огромное количество.
Кстати, наработками еще советской изобретательской школы пользуются в других странах. И весьма успешно. Так, в Южной Корее отлично усвоили еще родившуюся в 50-е годы теорию решения изобретательских задач (ТРИЗ) ученого, изобретателя и писателя-фантаста Генриха Альтшуллера. Он проанализировал около 40 тыс. патентов и вывел алгоритм изобретений — учение, которое позволило бы без лишних шагов оптимизировать изобретательский процесс.
— Еще в 90-х, когда наши инженеры уезжали за границу, Samsung взяла себе на вооружение школу ТРИЗ. Есть исследования Forbes, которые говорят о том, что «Самсунг» стал «Самсунгом» благодаря «какой-то русской ТРИЗ», — поясняет Антон Ищенко. — Мы Южной Корее проигрываем по коэффициенту изобретательской активности в 22 раза. Не в 22%, а в 22 раза! Притом, что мы основоположники. Никто никогда не говорил о том, что русские не умеют изобретать. Все в мире, все эксперты говорят, что мы одна из самых изобретательных наций.
Человек и ледокол против бюрократии
По статистике, говорит представитель ВОИРа, в России патентуется 35 тыс. изобретений в год (в медицине, энергетике, сельском хозяйстве и по многим другим направлениям), но только несколько десятков доходят до рынка. Летающий мотоцикл в Абу-Даби видели? Местных полицейских хотят пересадить на такой транспорт уже к 2020 году. Между прочим, российская разработка. Что же мы? А мы боимся, и отнюдь не высоты.
— Самому изобретателю очень сложно достучаться до руководителя, до лиц, принимающих решения, — говорит Антон Ищенко. — У нас есть лучший изобретатель России 2018 года Юрий Арсентьевич Чашков. Ему 75 лет, он капитан дальнего плавания, полярник. У него 20 изобретений, он очень активный по жизни: может своей настойчивостью, настырностью открывать практически любые двери. Но даже ему, несмотря на его энергетику, не получается достучаться. Ему периодически выставляют счета: «Хотите выступить на конференции? Заплатите 30 тыс. рублей». Иногда платит. Юрий Чашков даже придумал ледокол по новой, отличной от технологии 50-х годов.
— Не Чашков должен ходить, а его должны находить, — уверен Ищенко. — Ледокол — это настолько глобальный проект, что даже при наличии прекрасно запатентованного решения нужно преодолеть все бюрократические процедуры: конкурсные процедуры, госзаказ. Все боятся. Мы те решения вроде как апробировали: 70 лет этим решениям, знаем, чего от них ждать, а тут надо потратить миллиарды рублей на новые. «А вдруг что-то не так пойдет, и зачем мы это сделали?» Поэтому из года в год мы ездим на устаревших поездах, летаем на устаревших самолетах.
В общем, без проводника, своего рода менеджера, продюсера из НКО, который бы продвигал изобретателя и внедрял его идею, туго. Только запатентовать стоит около 100 тыс. рублей. Зарубежный патент нужно оформлять отдельно — еще несколько сотен тысяч рублей каждый. Если пойти дальше и постучаться к инвестору или руководителю промышленного предприятия, то тот обязательно захочет увидеть работающий прототип: посмотреть, пощупать, оценить, что за бизнес получится в итоге. Иногда стоимость демонстрационной модели может доходить, по данным эксперта, до 10–30 млн рублей.
А еще мы, сами того не очень понимая, выдаем свои секреты. Да-да, абсолютно легально — по-английски, чтобы наверняка.
— Конкуренты не спят. Наши патенты открытые, любая заявка доступна по всему миру. Если патентуем только в России, это значит, мы не успели запатентовать за рубежом — решение можно применять по всему миру. И все деньги, которые мы тратим на науку, на изобретательство, на исследования, работают не на нашу экономику, а на наших конкурентов или зарубежных партнеров без копейки вложений: надо просто уметь читать на английском языке, — говорит Антон Ищенко. — Более того, мы раскрываем наши козыри еще до патента, на уровне публикаций результатов исследований. Если ты не покажешь какую-то новизну, тебя не будут цитировать. Показал, опубликовал в каком-то научном журнале — этим могут пользоваться по всему миру. Надо взвешенно к таким вещам относиться, а мы заставляем всё наше научное сообщество раскрывать секреты.
Прозрачные экраны и акустическая заморозка
Впрочем, несмотря на происки «врагов», изобретатели стараются. Традиционно сильные для нас направления — энергетика, IT-технологии, медицина, транспорт.
— Всё есть, дайте только отмашку, — говорит эксперт. — Буквально несколько дней назад на «Иннопроме» представили совместный проект с LG — прозрачные дисплеи для вагонов метрополитена. Уникальный проект, в мире нет аналогов: вместо окон будут стоять прозрачные телевизоры. Сейчас команда изобретателей гостит у LG — обсуждают вопрос совместного производства.
Причем ребята какое-то время обивали пороги, но везде получали ответ: «Молодцы! Когда сделаете прототип, тогда и приходите».
— Вероятность того, что у тебя получится результат, на который ты рассчитывал, может составить 10–20%. Достаточно рискованное предприятие, но кто-то же должен этим заниматься, иначе у нас вообще ничего не получится, — уверен Ищенко и приводит пример еще одного изобретения — акустической заморозки, которая может поменять представление о ресторанном бизнесе, общепите и помочь в трансплантологии.
— Она позволяет сохранять первоначальное свойство продукта без потери качества, вкуса и свойств. В морозильных камерах создается специальная электромагнитная волна, благодаря которой внутренняя плоть, структура идеально сохраняется при заморозке. Приготовленные продукты, например суши, морепродукты, можно спокойно замораживать, транспортировать и размораживать в любом ресторане. Причем это можно делать с готовой продукцией. Разогрели — и, как из печи в Неаполе, свежая, вкуснейшая пицца. Эту же технологию можно использовать и при пересадке органов человека.
«Умная перчатка» Артема Дорохина из Алушты чувствует каждое движение всех фаланг пальцев. Можно использовать как в виртуальных играх, так и на промышленных объектах в смешанной реальности, где невозможно присутствие человека. Себестоимость изобретения — 1,5 тыс. рублей, стоимость аналогов — 50–60 тыс. рублей.
Или такое изобретение: «прямоточная низкооборотистая ГЭС», или мини-гидроэлектростанция. Горных рек с быстрым течением в стране хватает, как и районов в труднодоступной местности, где есть проблемы с электричеством. И хотя в интернете можно найти примеры самодельных устройств, только представьте, как изменится жизнь небольших горных поселений, если производство мини-гидроэлектростанций запустить в промышленных масштабах.
— В изобретательстве нет ограничений с точки зрения пола (20–25% авторов — это девушки), возраста, уровня образования. Благородный труд: создаешь вещь, которая помогает обществу, и еще зарабатываешь, — говорит Антон Ищенко. — Думаю, рано или поздно мы выстроим эту систему. Есть неподдельный интерес со стороны министерств, ведомств, предприятий. В СССР было 14 млн изобретателей. Через несколько лет мы хотим, чтобы у нас был миллион таких людей. Главное, чтобы они знали, зачем всё это нужно.