Уже не империя: почему Россия не вернется к модели унитарного государства. Вернуться к мифическому «тысячелетнему канону» не получится: нет идеологии, которая обеспечит отказ современной России от федеративного устройства.
Владислав Иноземцев, директор Центра исследований постиндустриального общества.
Александр Абалов, кандидат исторических наук.
Недавняя большая пресс-конференция Владимира Путина привлекла внимание к взглядам российского президента на прошлое собственной страны — в частности, к утверждениям о том, что на протяжении «тысячелетней истории нашего государства оно было централизованным унитарным государством» и лишь деструктивная деятельность Владимира Ленина — «скорее не государственного деятеля, а революционера» — превратила Советский Союз «фактически даже не [в] федерацию, а [в] конфедерацию», последствия чего мы расхлебываем с 1991 года по сей день.
На наш взгляд, подобная трактовка явно упрощает важные исторические процессы и формирует неадекватные представления о выработке оптимального курса в современной политике.
Центр и периферия
Русское государство, и в этом можно согласиться с Путиным, действительно развивалось как унитарное, но лишь часть своей истории. До того как московские правители свергли ордынское иго и в достаточно короткий по историческим меркам срок завоевали территории от Лифляндии до Камчатки, собственно, и создав современную Россию, существовали десятки русских княжеств и вольных городов, не вписывавшихся в картину унитарного государства. Империя, создание которой началось в середине XV века, была уникальной сложносоставной структурой, где с историческим центром неявных очертаний сосуществовали как поселенческие колонии за Уралом, так и контролировавшиеся военной силой территории, на которых русские оставались в явном меньшинстве (Польша, Прибалтика, Финляндия, Кавказ, Средняя Азия). В этой империи об унитарности тоже можно было говорить с некоторой долей условности, присоединяемые территории имели значительную автономию — от гетманской на Украине и польской (до 1832 года) до имевших свои особые законы Финляндии и западных областей, где до 1840 года действовал Литовский статут. Собственно, унитарность в том смысле, который вкладывает в это понятие российский президент, начала формироваться только в эпоху Александра III — и, увы и ах, именно эта попытка сыграла роковую роль в судьбе России, сократив шансы империи на выживание.
Однако даже если оставить в стороне дискуссию об унитаризме, следует заметить, что сложносоставная Российская империя, имевшая титульную нацию, но населенная еще и десятками народов, составлявших более трети подданных, вряд ли могла выжить в новейшее время промышленного капитализма и национального самоопределения. Не случайно все три империи подобного типа — Российская, Австро-Венгерская и Османская — не пережили Первой мировой войны. В 1917–1918 годах история российского «централизованного унитарного государства» закончилась.
Понимая драматизм происходящего, Ленин попытался переформатировать государство в его прежних границах, но на совершенно иных основах. Его главным ноу-хау стала не «конфедерализация» страны, а попытка выйти за ее этническую определенность, рождавшую центробежные тенденции. Созданный в эти дни 97 лет назад СССР был намеренно лишен этнической составляющей в своем названии. Подчинение подданных государю было заменено их присягой идее, а элемент унитарности был имплементирован через структуры партии (не случайно периферийные республики получили «свои» компартии, а российский «центр» был лишен этой привилегии). Именно идеология, которая, в отличие от ранее претендовавшего на эту роль православия, была универсальной и вненациональной, и сплотила распавшуюся империю еще на семь десятилетий. Каким бы революционером ни считали сегодня Ленина, здесь он показал себя как великий государственный деятель, ведь ни одному другому политику ХХ века не удалось удержать подобную империю от распада.
Советское и русское
Именно события 1917–1918 годов, а не 1989–1991 годов поставили точку в истории Российской империи. Возникшее на ее месте Советское государство оказалось совершенно новой структурой. Известна аналогия Андрея Амальрика: «Марксистская доктрина задержала распад Российской империи — третьего Рима, — но не в силах отвратить его, как принятие христианства отсрочило гибель Римской империи, но не спасло ее от неизбежного конца». Впрочем, она довольно условна, потому что в советской империи пытались не столько заново обосновать доминирование титульной нации, сколько создать новую квазинацию под названием «советский народ». Советский Союз объединяла не общая история его народов, а их единая обращенность в будущее, именно поэтому даже победа в Великой Отечественной войне, 75-летие которой должно стать «главным событием 2020 года», не отмечалась широко вплоть до середины 1960-х.
Распад Советского Союза в 1991 году стал следствием исчерпания позитивного заряда коммунистической идеологии и возрождения того самого патриотизма, который у каждого народа, разумеется, свой. Этот распад не был распадом Российского государства, которого не существовало к тому времени уже около семи десятилетий. Он скорее положил конец созданной на его месте идеологической державе и вернул Россию в доимперские границы, в целом соответствующие временам Соборного уложения 1649 года. Конечно, можно соглашаться или спорить с тезисом Путина, что границы новой России были проведены условно, но никаких практических выводов из того или иного ответа на этот вопрос не следует. Новое государство определило себя как Россия и уже по одной этой причине не должно искать элементов этнической идентичности с соседними народами. Вполне вероятно, что в конце 1980-х годов руководители СССР могли бы предложить новый идеологический конструкт, который продлил его жизнь, но эту роль уже не могли исполнить ни этническая принадлежность, ни общие исторические корни. Стоит напомнить, что объединение России с территориями, когда-то составлявшими Древнюю Русь, Украиной и Белоруссией, происходило в XVII–XVIII веках в контексте освобождения этих территорий из-под власти иных и относительно чуждых государственных образований. В наше время, когда и Украина, и Белоруссия являются суверенными государствами, рассуждения о «русском мире» теряют всякую политическую привлекательность.
Федерация проблем
Сегодня, на наш взгляд, перед Россией стоит гораздо более важный вызов, чем объединение с Белоруссией или обустройство Донбасса. Внутреннее устройство страны остается крайне неопределенным, и стоило бы заниматься именно им, а не делами у соседей. В отличие от Советского Союза, который не имел этнической или национальной определенности, но состоял из 15 национальных республик в качестве равноправных членов, Российская Федерация имеет национальное определение, но состоит как из территориальных, подразумеваемо «русских», областей, так и из двух с лишним десятков национальных образований. Это явным образом противоречит духу «унитаризма», формировавшемуся на протяжении более чем 400 лет расширения Московского государства и его превращения в Российскую империю. Унитарное государство с национальными республиками — нонсенс. Сложности, которые близкие к ним по структуре страны переживают сегодня, прослеживаются на примерах Испании или Великобритании, чьи центральные правительства испытывают большие трудности в управлении национально-этническими автономиями, такими как Страна Басков и Каталония или Шотландия и Северная Ирландия.
Ленин не придумал нынешние национальные республики — они отражают сложную структуру государства, которое при Петре I могло управляться как унитарное, но сегодня не может. Вернуться к мифическому «тысячелетнему канону», уходя от федерации (которую следовало бы всемерно модернизировать) в сторону унитарного государства, уже не получится. Собственно, в выборе исторической формы, в которой будет существовать Россия в XXI веке, и состоит спор, который рано или поздно определит судьбу страны.