Джон Дрейн
Все, что мы до сих пор говорили о происхождении Евангелий, отражает общее мнение исследователей Нового Завета. У них могут быть разные мнения относительно каких-то деталей, но все практически согласны с таким решением синоптической проблемы.
Но в дополнение к гипотезе о двух источниках синоптических Евангелий, Марке и Q, также предполагалось, что они не были единственными источниками, которые можно было вычленить из Евангелий. Классическая формулировка такого решения синоптической проблемы (во всяком случае, для англоязычного мира) прозвучала из уст Б.Х. Стритера в его книге «Четыре Евангелия» (1924 г.). Стритер не только предположил, что Матфей и Лука использовали Марка и Q, но и считал, что кроме того были еще два других источника, которые он назвал М и L. В сущности, это тот материал, что остался от рассказов Матфея и Луки, если вычесть из них Марка и Q. Но Стритер сделал важный шаг, предположив, что эти два свода материалов были независимы друг от друга, существовали отдельно и имели разное происхождение. И поэтому можно использовать их наряду с другими при оценке исторической достоверности и ценности различных традиций.
В своих наблюдениях Стритер отталкивался от того факта, что Матфей и Лука использовали текст Марка по-разному. Матфей очень близко воспроизводит последовательность изложения и общую схему Евангелия от Марка, но при этом часто переделывает текст, сокращая материал Марка, чтобы осталось место для дополнительных сведений. В результате Евангелие от Матфея выглядит как расширенное издание Марка. Но с Лукой все по-другому. В то время как Матфей использовал почти весь материал Марка, Евангелие от Луки содержит лишь около половины. Более того, Стритер обнаружил, что, если удалить из Матфея весь материал Марка, оставшийся текст станет бессвязным и книга рассыплется на куски. Если то же проделать с Лукой, уцелеет внятное и последовательное повествование. Это особенно верно для рассказов о смерти и Воскресении Иисуса, которые у Луки выглядят совершенно по-другому, чем рассказы Матфея и Марка. Лука скорее дополнен информацией Марка, чем создан по его образцу.
В свете этих наблюдений Стритер предположил, что еще прежде, чем было написано Евангелие от Марка, Лука сделал первый набросок своей книги, используя речения из Q и материал, обозначенный как L, который он мог получить в общине Кесарии, где Лука жил, пока Павел был в тюрьме (Деяния 23:23 — 27:2). Этот первый набросок Стритер называет «Прото-Лукой». Немного позже Лука, будучи в Риме, ознакомился с написанным к тому времени Евангелием от Марка и дополнил выдержками из него «Прото-Луку». Тогда же, по мнению Стритера, он добавил вступление (Луки 1:1-4) и рассказы о рождении Иисуса в первой и второй главе.
Некоторые факты придают убедительности этой теории. Например, рассказы у Луки часто расходятся с рассказами у Марка. Хороший пример — история о том, как Иисуса отвергли в Назарете (Марка 6:1-6; Луки 4:16-30). Совершенно очевидно, что оба евангелиста рассказывают об одном и том же событии, но сообщение Луки настолько полное, что напрашивается мысль о другом источнике информации. Стритер также привлек внимание к тому, что небольшие разделы из материала Марка, причем дословно воспроизведенные, кажутся вставленными в середину другого материала у Луки, так что создается впечатление, что они были вставлены позже. Удивительно также, что Лука просто опускает большую часть материала Марка. По мнению Стритера, если бы Лука был знаком с Евангелием от Марка, когда еще только приступал к написанию своего, он бы включил в него больше марковского материала.
Еще одна особенность Евангелия от Луки, которую, кажется, объясняет теория Стритера, это наличие у Луки двух вступлений. За первым вступлением (1:1–4) следуют рассказы о рождении Иисуса, но затем течение повествования прерывается стихом 3:1, который выглядит как еще одно начало Евангелия. Здесь точно указывается время, когда Иисус начал Свое служение, а за ним следует список Его предков в 3:23-38.
Если «Прото-Лука» начинался с 3:1, а позднее Лука предварил свое Евангелие главами 1-2, эта необычная особенность получает неплохое объяснение.
Значение теории Стритера о том, как Лука писал свое Евангелие, заключается в том, что, если текст «Прото-Луки» действительно существовал, он мог быть еще одним, независимым и ранним источником сведений о жизни и учении Иисуса. Правда, хотя эта теория и не получила всеобщего признания, у нее и сейчас есть сторонники. Одна из ее слабых сторон — предположение Стритера о природе евангельских преданий в ранних общинах. Стритер был уверен, что Евангелия писались четко и последовательно, он думал о евангелистах как о редакторах газет: они якобы сидели, читали источники и вычленяли из разных письменных документов то, что их интересовало. В начале XX века это была популярная концепция. Она широко использовалась для изучения как Ветхого, так и Нового Заветов, обычно в сочетании с эволюционистской теорией развития литературы, согласно которой более примитивные формы сменяются более изощренными. Дальнейшие исследования показали, что это очень сильное упрощение, причем на разных уровнях. К примеру, могло быть и так, что Лука был знаком с материалом Марка, но не с Евангелием от Марка в его нынешней форме.
Есть также изъяны и в других предположениях Стритера. Он не только считал возможным проследить четыре отдельных источника синоптических Евангелий, но и видел за каждым из них особые предания о жизни и учении Иисуса, сохранившиеся в четырех важнейших центрах раннего христианства: Марк был написан в Риме, Q — в Антиохии, М — в Иерусалиме, a L — в Кесарии. Если бы это удалось доказать, мы бы получили ключ не только к евангельской традиции, но и к пониманию многих сторон жизни раннехристианских общин. Однако теория основана на недоказуемых предпосылках, и нет уверенности, что М и L когда-либо существовали в виде оформленного текста. Ведь если убрать из Матфея Марка и Q, остаток не представляет собой цельного текста. В меньшей степени это относится и к L, то есть к Евангелию от Луки без материалов Q и Марка.
О методах анализа библейской литературы.
С принятием теории двух источников как наиболее правдоподобного объяснения «механизма» возникновения Евангелий появился целый ряд новых вопросов. Выделение различных источников, использованных евангелистами при составлении своих рассказов о жизни и учении Иисуса, отвечает только на вопрос, откуда взялись Евангелия. Но встает другой вопрос: откуда взялись их источники? Что происходило с преданиями об Иисусе в период между Его смертью и Воскресением и до момента, когда эти предания были записаны в Евангелиях?
Этими вопросами многие немецкие ученые задавались еще до того, как Б.Х. Стритер в 1924 году опубликовал свой классический труд о происхождении Евангелий, «Четыре Евангелия». Попытки ответить на эти вопросы породили новый метод анализа библейской литературы. Творцом этого метода был в первую очередь Герман Гункель (1862— 1932 гг.), который начал свою профессиональную карьеру в качестве профессора по Новому Завету, но впоследствии прославился главным образом как специалист по Ветхому Завету. Интересы Гункеля включали изучение других традиционных литератур, а также психологию и прочие зарождающиеся социологические дисциплины. Он понимал, что Библия не могла быть написана в некоем культурном вакууме и считал полезным сопоставить методы ее авторов с методами, которыми, насколько было известно ученым, создавали другие подобные произведения. Он отметил, в частности, что такого рода литература народов или религиозных движений развивается не благодаря сознательным литературным усилиям, а как естественный элемент повседневной жизни. Это означает, что ключевую роль в ее создании играет образ жизни тех, кто ее пишет, не говоря уже об их характере и склонностях. Гункель исследовал литературные формы в надежде выйти за пределы текста и понять, как эти книги использовались в реальной жизни. Этот процесс должен был пролить новый свет на историю самого текста. Он предложил новый термин для этой процедуры — Formgeschichte, что буквально значит не «анализ форм», а «история форм».
Гункель открыл перед исследователями широкие перспективы, применив свой метод к Псалмам, и в скором времени новозаветные ученые — и, в первую очередь, К.Л. Шмидт, Мартин Дибелиус и Рудольф Бультман — стали применять этот метод к Евангелиям. Новая методология казалась тем уместнее в данной области, что уже существовали две общепринятые предпосылки относительно становления Евангелий:
- В эпоху, предшествовавшую критическому анализу, Евангелия считались простыми жизнеописаниями Иисуса, созданными с целью сохранить исторически достоверный рассказ о Его делах и словах. На первом же этапе критических исследований эта позиция была отвергнута и сменилась гипотезой о прагматическом назначении Евангелий, которые создавались для нужд конкретных раннехристианских общин. Эти нужды включали главным образом евангелизацию (то есть возвещение христианской вести другим людям), литургию (регулярное богослужение), катехизацию и паранезу (наставление христиан в вере) и разрешение споров (например, по вопросу о соблюдении христианами еврейского Закона). При таком понимании Евангелия — уже не последовательные рассказы о делах Иисуса или о Его словах, а избирательные выдержки, взятые из значительно большего объема материалов о Нем. Единственным критерием отбора и сохранения тех или иных «историй об Иисусе» была их значимость для решения наиболее важных вопросов и споров в жизни раннехристианских общин. Два евангелиста прямо заявляют об этом (Луки 1:1-4; Иоанна 20:30-31; 21:25), но никогда прежде из этих заявлений не делалось таких выводов.
- Если это было так, то создание последовательного жизнеописания Иисуса от рождения до смерти не считалось необходимым и такая задача даже не ставилась. В этом смысле можно сказать, что ранние христиане не проявляли особого интереса к «историческому Иисусу». Заявление, которое делают некоторые, будто для этой веры было безразлично даже то, существовал Иисус или нет, разумеется, абсурдно. Но евангелистов меньше интересовало воссоздание «жизни Иисуса». Для них главным было определить, насколько Его жизнь важна для повседневного опыта Его последователей. Опять же, Лука и Иоанн совершенно четко высказали это, и нет причин предполагать, что Матфей или Марк действовали по-другому.
Их практическая цель сказалась на манере письма евангелистов (особенно синоптиков): они распределяли свой материал по небольшим параграфам или разделам (перикопам), причем один раздел не всегда связан с другим сюжетно или логически. Отсутствие связи между отдельными перикопами до такой степени бросается в глаза, что К.Л. Шмидт сравнивал их с «жемчужинами, нанизанными на нитку». Даже когда возникает впечатление, что те или иные истории были собраны в блоки до их включения в евангельский рассказ, их всегда подбирали по тематическому, а не по историческому или биографическому принципу. Так, например, материал в Марке 2:1 — 3:6 состоит из одних только споров с фарисеями, Марка 4:35 — 5:43 — это собрание историй о чудесах, Матфей 5—7 — учение (Нагорная проповедь). Единственное исключение — рассказ о смерти Иисуса, обладающий и внутренней логикой, и последовательностью, что предполагает изначальное существование этого раздела в фиксированной форме, хотя бы ради апологетических целей: объяснить, как почитаемого учителя мог постичь столь неожиданный конец.
Литературные формы евангелий
Опираясь на эти научные достижения, специалисты по анализу форм пришли к выводу, что отдельные истории сохранились в разных «формах» в зависимости от контекста и общей задачи. Эти «жизненные ситуации» («Sitz im Leben» по-немецки) определяют способ выражения. Термин «форма» охватывает такие характеристики, как длина конкретной перикопы, ее структура, способ организации материала и так далее. Эта методология хорошо себя зарекомендовала применительно к фольклорной литературе народов северной Европы, но «форма» в этом смысле слова — традиционный привычный элемент и современной жизни. Подумайте, например, о различиях между документальным фильмом и телешоу. Они могут затрагивать один и тот же предмет (например, спорт), но их подход принципиально различается. Даже не разбираясь в спорте, зрители сразу же, по самому характеру программы, легко различают эти жанры. Сторонники метода анализа форм предполагают, что точно так же, по форме того или иного раздела Евангелий, можно определить контекст, в каком они существовали в жизни ранней Церкви.
Если бы можно было это сделать с высокой степенью надежности, данный метод был бы бесценен для понимания Евангелий. Ведь зная, для каких целей использовались в ранней Церкви те или иные предания, мы бы поняли их связь с жизнью Церкви и могли бы открыть новые существенные стороны их содержания. Но сторонники анализа форм, к сожалению, расходятся как раз в этом важном пункте, и, хотя в 1919 году Мартин Дибелиус провел классический анализ евангельских форм, выделенные им пять основных форм не получили всеобщего признания. Тем не менее мы приводим их здесь, чтобы показать, что и как ищут в Евангелиях сторонники этого метода.
Парадигмы
Эти истории разные ученые называют по-разному. Рудольф Бультман называл их «апофтегмами», а Винсент Тейлор дал им более прозаическое именование «историй с речениями». В любом случае эти истории выделяются в особую группу по общему признаку: каждая из них заканчивается важным речением. Некоторые из историй обладают сюжетом, но главное в них — заключительное высказывание, а все остальные детали второстепенны. Несколько примеров можно найти в первых главах Марка (см. 2:1 — 3:6). Эта литературная форма существовала и в греческой, и в еврейской литературе той эпохи. Из нее христиане черпали запоминающиеся фразы, применимые к важнейшим сторонам своих верований. Дибелиус полагал, что такая форма зародилась в раннехристианской проповеди, в которой истории использовали в качестве примеров и иллюстраций. Кроме яркого и запоминающегося высказывания, служившего кульминацией, для историй характерно сводить к минимуму живописные подробности, чтобы полностью сосредоточить внимание на самом главном, то есть на словах Иисуса. На первом этапе, в период устного существования, с такими рассказами могли происходить две вещи: либо они «изнашивались» от частого употребления, так что от них мало что оставалось, кроме самых важных фактов, сформулированных сжато и выразительно, или же, напротив, сюжет дополнялся новыми деталями для большего правдоподобия и занимательности. Большинство критиков форм считают, что чаще всего парадигмы сокращались до голых схем, чем развивались и дорабатывались.
Новеллы
Так Дибелиус назвал истории, рассказанные ради самой истории. В эту группу он включил большинство рассказов о чудесах, хотя и не все. Эту же форму Винсент Тейлор назвал «рассказами о чудесах». Опять же похожие формы были широко распространены в I веке, и нетрудно представить себе, как христиане использовали их, чтобы подчеркнуть сверхъестественные способности Иисуса, подкрепляя тем самым Его весть. В этих рассказах дела Иисуса намного важнее слов. Дибелиус считал эти рассказы творением профессиональных сказителей ранней Церкви и полагал, что они сознательно подгоняли предания об Иисусе под мифы о греческих богах, чтобы, продемонстрировав превосходство Иисуса над прочими божествами, обратить новых верующих. Новый Завет ни разу не упоминает о работе сказителей в ранних христианских общинах, но, может быть, именно потому, что такой способ вероучительства был общеизвестен и не было необходимости говорить о нем.
Разумеется, учитывая огромную популярность чудесных рассказов в античности — не говоря уже о том, что и Сам Иисус чаще всего наставлял с помощью таких рассказов, — было бы странно, если бы Его последователи не использовали сознательно тот же прием. Даже если рассказы об Иисусе создавались профессиональными рассказчиками историй, это не ставит под сомнение подлинность представленного в них образа Иисуса. Поскольку Евангелия были записаны менее чем через поколение после излагаемых в них событий, для сочинения вымышленных подробностей оставалось слишком мало времени. С другой стороны, не приходится сомневаться в том, что евангельские рассказы приобрели тщательную отделку, чтобы привлечь внимание слушателей и читателей.
Легенды
Дибелиус выбрал этот термин, потому что он широко применялся в его время для традиционных сказаний о жизни святых, главной задачей которых было дать нравственный пример для подражания.
Этим термином он никоим образом не хотел снизить оценку исторической достоверности «легенд», хотя сам считал их по большей части вымыслом. Их назначение — прославить героя, а не сообщить какую-то фактическую информацию о нем. Примеры употребления такой «формы» в Евангелиях — Матфея 14:28-33; 16:13-23; 27:3-8; Луки 2:41-49.
Мифы
Дибелиус обозначал этим термином истории, в которых человек вступал в общение с неким духовным или сверхъестественным миром. В эту группу он включил лишь три евангельские истории: крещение Иисуса (Марка 1:9-11 и параллельные места), искушения (Матфея 4:1-11 и параллельное место у Луки) и преображение (Марка 9:2-8 и параллельные места).
Призыв
Под «призывом» Дибелиус понимал учение. Конечно, учение Иисуса встречается во всех частях Евангелий и предстает в самых разнообразных формах. Но так как Дибелиус полагал, что оно применялось в одном и том же контексте жизни Церкви (например, в наставлении новообращенных), он счел все учение Иисуса «призывом». Но, очевидно, сюда следовало бы отнести притчи и нравственные наставления.
Джон Дрейн, Путеводитель по Новому Завету. Пер. с англ. — М: Триада, 2007. — 620 с. John Drane. Introducing the New Testament by Lion Publishing pic, Oxford, England.