Моральное – против Божественного.
Авишай Маргалит
Авишай Маргалит (Еврейский университет в Иерусалиме; почетный профессор философии факультета гуманитарных наук; PhD)
«Истинно возвышенное надо искать только в душе человека, высказывающего суждение, а не в объекте природы. Но люди достойны уважения лишь опосредованно, так как в них отражается слава нравственного закона.» (Иммануил Кант).
Проблеме обожествления человека и сопряженных с ним опасностей занимает центральное место в моральной философии. Какая бы человеческая черта ни объявлялась достаточным оправданием уважения к людям, очевидно, что есть она не у всех.
На каждую такую черту, говорящую в пользу людей, найдутся болезнь или изъян, лишающие некоторых возможности обладать этой чертой. Поэтому любое подобное свойство, выходящее за рамки самой принадлежности к человеческому роду, сужает круг людей, достойных морального уважения. Все те, на кого этот санкционирующий признак не распространяется, не освящаются узами обожествления, считаясь недостойными.
Современную идею человеческого достоинства — а не статуса и заслуг — как истинной основы уважения к человеческой личности впервые высказал Кант под влиянием Руссо. Написанное Кантом всем хорошо известно, но это еще не значит, что оно хорошо понято.
Верно ли распространенное утверждение, будто Кант порвал с религиозным представлением об отблеске Божией славы как единственной причине уважения к людям? Не предлагает ли Кант секуляризированную версию идеи отраженной славы как источника этого уважения? В конце концов, утверждает же он (в «Основоположении к метафизике нравов»), что «предмет уважения есть <…> исключительно закон» и «все уважение к лицу есть, в сущности, только уважение к закону» [Кант 1997а: 84—85].
По мнению Канта, разумные люди олицетворяют собой закон. Но именно нравственный закон, и только нравственный закон, изначально заслуживает уважения. Люди достойны уважения лишь опосредованно, так как в них отражается слава нравственного закона. Видеть в этих словах Канта идею человеческого достоинства, основанного на отраженном величии закона, — не единственное возможное прочтение. Согласно учению Канта, непосредственная причина уважения к людям заключается в их потенциальной способности создавать нравственный закон. Все разумные, рационально мыслящие люди — потенциальные создатели универсального нравственного закона. В кантовской системе люди функционально эквивалентны божественному законодателю в системе религиозной. В конечном счете мы должны уважать не людей, а человечество в самих себе и в других. Человечество в нас — это способность мыслить рационально или хотя бы разумно, делающая нас потенциальными создателями нравственного закона.
Уважение к людям (рациональным или разумным) выражается, согласно Канту, в отношении к ним как к цели, а не только как к средству. При этом Кант разделяет и обратную импликацию: не уважать людей — значит обращаться с ними как всего лишь с орудиями. Думается, однако, что воплощенное унижение состоит в обращении с людьми не как с простыми орудиями, а как с чем-то, что нельзя использовать даже в этом качестве. Так, нередки рассказы о том, что заключенные концентрационных лагерей, чей труд использовали на заводах по производству боеприпасов для немецкой армии, находили это менее унизительным, нежели те узники, которых принуждали к бессмысленному сизифову труду: например, рыть ямы, а потом снова забрасывать их землей. Это правда, несмотря на тот факт, что изготовленные заключенными боеприпасы использовались против их собственной воюющей стороны.
Сразу возникают два вопроса. Во-первых, как быть с теми, кто обделен разумом, в частности с умственно отсталыми? Освобождает ли нас Кант от необходимости уважать их как людей? Во-вторых, как можно уважать способность, т.е. некий потенциал, которым можно распоряжаться неправильно или злоупотребить? Без сомнения, Рейнхард Гейдрих и Ганс Франк обладали способностью мыслить разумно. Однако оба совершили тягчайшие военные преступления и употребили свои человеческие качества во зло. Должны ли мы уважать их за способность, которой они злоупотребили?
Но Кант выдвинул еще одну черту, оправдывающую уважение к людям: это единственные существа, способные к целеполаганию, а потому они сами по себе тоже являются целью. В сочетании со способностью к разумному мышлению это, с точки зрения Канта, достойно уважения. Однако цели нацистов внушают презрение. Зачем же в таком случае распространять какую бы то ни было форму уважения на тех, кто, будучи способным к целеполаганию, ставит перед собой цели нацизма? Уважать сырой потенциал так же абсурдно, как восхищаться клубами обладателей высокого уровня IQ вне зависимости от того, как эти люди им распоряжаются. (Такие клубы существуют.)
Возникающая при попытках обосновать уважение к людям напряженность между потенциальным и актуальным — симптом гораздо более глубоких противоречий в либеральной мысли. В самом деле, ключевые понятия либеральной морали — «индивид» и «автономия» — отличает системная двойственность. С одной стороны, либеральная мораль утверждает: быть автономным индивидом — вот наивысшее достижение. С другой стороны, предполагается, что все люди и так являются автономными индивидами и, следовательно, заслуживают моральное уважение.
Можно возразить, что Кант поступил бы логичнее, выдвинув презумптивную, а не категорическую концепцию уважения к людям. А именно: следует уважать каждое человеческое существо без исключения, пока или если не выяснится, что тот или иной человек не обладает способностью к разумному мышлению или же серьезно ею злоупотребил.
Как известно, Кант установил связь между уважением и правами. Именно у Канта большинство современных подходов к моральному уважению восприняли идею всеобщего права как такового. На мой же взгляд, для разговора об уважении язык прав не подходит.
В конце войны Сталин предлагал посадить нацистских вождей, раздетых догола, в клетку и провезти в таком виде по всей Европе. Я не вижу их права быть огражденными от такой участи; в конце концов, они совершили все возможное, чтобы лишиться всех прав. Зато вижу веление долга, запрещающего поступать так с любым человеком, включая нацистских вождей. Уважительное обращение с людьми — это долг, не обязательно коррелирующий с правом на уважение.
Является ли уважение к человеческой жизни частью уважения к людям? Полагаю, уважение к человеческой жизни составляет неотъемлемую часть морального уважения к людям даже в тех случаях, когда сами они — например, убийцы — не проявляют ни малейшего уважения к чужой жизни. Смертная казнь должна рассматриваться как чрезвычайно серьезное попрание человеческого достоинства. Кант так не считает. Его карающее уголовное правосудие не знает пощады: кастрация для насильников, рабство для воров, а для убийц — ближе к предмету нашего разговора — смертная казнь. Впрочем, из слов Канта о самоубийстве: «Уничтожать в своем лице субъект нравственности — это то же, что искоренять в этом мире нравственность в самом ее существовании» [Кант 1965: 360] — можно заключить, что уважение к человечеству требует уважения к жизни.
Как бы то ни было, цель моих беглых замечаний по поводу кантовской моральной теории состоит не в том, чтобы внести лепту в толкование Канта, а в том, чтобы указать на стесненный, тревожный характер обожествления людей в его философии. Тревожность эта объясняется тем, что Кант прекрасно понимал: в действительности люди то и дело обманывают наши ожидания и совершают преступления, заслуживающие самой суровой кары. И все-таки есть в них нечто чрезвычайно благородное, и благородство это заключается в самой их человеческой природе. А человеческая природа, с точки зрения Канта, неудобно близка к идее божественного — отсюда обожествление. Блестящий пример такого тревожного обожествления содержится в высказывании: «Моральный закон священен (ненарушим). Человек, правда, не так уж свят, но человечество в его лице должно быть для него священно» [Кант 1997б: 511].
Ярче всего кантовская тенденция к обожествлению человека проявляется не столько во второй критике, где рассматриваются вопросы нравственности, сколько в третьей, которая посвящена эстетике. Это происходит в части, где обсуждается идея возвышенного как абсолютно великого, а не великого в сравнении с чем-либо. «Истинно возвышенное, — говорит Кант, — надо искать только в душе человека, высказывающего суждение, а не в объекте природы» — т.е. таком объекте, который мы склонны превозносить вследствие свойственного нам чувства возвышенного. По сути, «чувство возвышенного в природе есть уважение к нашему собственному назначению, оказываемое нами объекту природы посредством некоторой подстановки» [Кант 2001: 282—283, 285].
Кант, как я его понимаю, связывает мораль с эстетикой, с идеей священной человеческой природы в нашем лице и с понятием возвышенного. Из идеи возвышенного и вытекает представление о заключенном в нас священном (божественном) начале.
Пер. с англ. Нины Ставрогиной
«НЛО» 2018, №3