Обстоятельства, в которых писал Иоанн.
Уильям Баркли
Мы уже видели, что есть большое различие между четвертым Евангелием и остальными тремя Евангелиями, и мы видели, что причиной этому никак не могла быть неосведомленность Иоанна, и потому мы должны спросить себя: «Какую же цель преследовал он, когда писал свое Евангелие?» Если мы уясним себе это, мы выясним, почему он отобрал именно эти факты и почему он их показал именно так.
Четвертое Евангелие было написано в Ефесе около 100-го года. К этому времени в христианской Церкви наметились две особенности. Во-первых, христианство пришло в языческий мир. К тому времени христианская Церковь перестала носить в основном иудейский характер: большинство приходивших в нее членов происходили не из иудейской, а из эллинистической культуры, и потому Церковь должна была заявить о себе по-новому. Это вовсе не значит, что нужно было изменить христианские истины; просто их нужно было выразить по-новому.
Возьмем хотя бы такой пример. Допустим, грек принялся читать Евангелие от Матфея, но как только он открывал его, он наталкивался на длинную родословную. Родословные были понятным делом для иудеев, но были совершенно непонятны грекам. Читая, грек видит, что Иисус был сыном Давида – царя, о котором греки никогда не слыхали, который к тому же был символом расовых и националистических чаяний иудеев, которые нисколько не волновали этого грека. Этот грек сталкивается с таким понятием, как «Мессия», и опять же он никогда прежде не слышал этого слова. А обязательно ли нужно греку, решившему стать христианином, полностью перестраивать свой образ мышления и вживаться в иудейские категории? Должен ли он, прежде чем стать христианином, выучить добрую часть иудейской истории и иудейской апокалипсической литературы, в которой рассказывается о пришествии Мессии. Как выразился английский богослов Гудспид: «Разве не мог он познакомиться непосредственно с сокровищами христианского спасения, не погрязнув навечно в иудаизме? Нужно ли было ему расставаться со своим интеллектуальным наследием и начинать думать исключительно в иудейских категориях и иудейскими понятиями?»
Иоанн подходит к этому вопросу честно и прямо: он нашел одно из величайших решений, которые когда-либо приходили кому-либо в голову. Позже, в комментарии, мы намного полнее рассмотрим решение Иоанна, а сейчас лишь коротко остановимся на нем. У греков было два великих философских понятия.
1) Во-первых, у них было понятие Логоса. В греческом оно имеет два значения: слово (речь) и смысл (понятие, причина). Иудеи хорошо знали о всесильном слове Божием. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт. 1,3). Грекам также хорошо была известна идея причины. Греки смотрели на мир и видели в нем удивительный и надежный порядок: ночь и день неизменно меняются в строгом порядке; времена года неизменно следуют друг за другом, звезды и планеты движутся по неизменным орбитам – у природы есть свои неизменные законы. Откуда этот порядок, кто создал его? На это греки отвечали уверенно: Логос, Божественный разум создал этот величественный мировой порядок. «А что дает человеку способность думать, рассуждать и знать?» – спрашивали себя греки дальше. И опять же уверенно отвечали: Логос, Божественный разум пребывающий в человеке, делает его мыслящим.
Евангелие от Иоанна как бы говорит: «Всю жизнь ваше воображение поражал этот великий, направляющий и сдерживающий Божественный разум. Божественный разум пришел на землю во Христе, в облике человеческом. Взгляните на Него и вы увидите, что это такое – Божественный разум и Божественная воля». Евангелие от Иоанна дало новое понятие, в котором греки могли мыслить об Иисусе, в котором Иисус был представлен как Бог, выступающий в облике человеческом.
2) У греков была теория о двух мирах. Один мир – это тот, в котором мы живем. Это был, по их представлениям, в некотором смысле прекрасный мир, но это был мир теней и копий, нереальный мир. Другой же был реальный мир, в котором пребывают вечно великие реальности, от которого земной мир лишь бледная и бедная копия. Мир невидимый был для греков реальным миром, а мир видимый – лишь тенью и нереальностью.
Греческий философ Платон систематизировал это представление в своем учении о формах или идеях. Он считал, что в мире невидимом есть совершенные бестелесные прообразы всех вещей, а все вещи и предметы этого мира являются лишь тенями и копиями этих извечных прообразов. Попросту говоря, Платон считал, что где-то существует прообраз, идея стола, причем все столы на земле представляют собой лишь несовершенные копии этого прообраза стола. А самая великая реальность, высшая идея, прообраз всех прообразов и форма всех форм есть Бог. Оставалось, однако, решить вопрос о том, как попасть в этот реальный мир, как уйти от наших теней к вечным истинам.
И Иоанн заявляет, что именно эту возможность дает нам Иисус Христос. Он Сам есть реальность, пришедшая к нам на землю. В греческом языке для передачи понятия реальный в этом смысле употребляется слово алефейнос, которое очень близко связано со словом алефес, что значит истинный, подлинный и алефейа, что значит истина. В Библии греческое алефейнос переведено как истинный, но было бы правильно также перевести его как реальный. Иисус – реальный свет (1,9). Иисус – реальный хлеб (6,32); Иисус – реальная виноградная лоза (15,1); суд Христа – реален (8,16). Один Иисус реален в нашем мире теней и несовершенств.
Из этого следуют некоторые выводы. Каждое деяние Иисуса было не только действием во времени, но и представляет собой окно, через которое мы можем видеть реальность. Именно это имеет в виду евангелист Иоанн, когда он говорит о совершенных Иисусом чудесах, как о знаках (семейа). Чудесные свершения Иисуса не просто чудесны, они представляют собой окна, открытые в реальность, которая есть Бог. Именно этим объясняется тот факт, что Евангелие от Иоанна передает совершенно иначе, нежели остальные три евангелиста, истории о совершенных Иисусом чудесах. Каковы эти основные отличия?
а) В четвертом Евангелии не чувствуется того оттенка сострадания, который присутствует в рассказах о чудесах во всех других Евангелиях. В других Евангелиях Иисус умилостивился над прокаженным (Мар. 1,41); сочувствует Иаиру (Мар. 5,22) и отцу страдающего эпилепсией мальчика (Мар. 9,19). Лука, когда Иисус воскресил сына вдовы из города Наин, прибавляет с бесконечной нежностью «и отдал его Иисус матери его» (Лук. 7,15). А в Евангелии от Иоанна чудеса Иисуса не столько акты сострадания, сколько демонстрация славы Христа. Так Иоанн комментирует после чуда, совершенного в Кане Галилейской: «Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою» (2,11). Воскрешение Лазаря произошло «к славе Божией» (11,4). Слепота слепорожденного существовала, «чтобы на нем явились дела Божий» (9,3). Иоанн не хочет сказать, что в чудесах Иисуса не было любви и сострадания, но он в, первую очередь, видел в каждом чуде Христа славу Божественной реальности, врывающейся во время и в человеческие дела.
б) В четвертом Евангелии чудеса Иисуса часто сопровождаются длинными рассуждениями. За описанием насыщения пяти тысяч идет длинное рассуждение о хлебе жизни (гл. 6); исцелению слепорожденного предшествует высказывание Иисуса о том, что Он – свет миру (гл. 9); воскрешению Лазаря предшествует фраза Иисуса о том, что Он есть воскресение и жизнь (гл. 11). В глазах Иоанна чудеса Иисуса не просто единичные акты во времени, они – возможность видеть то, что Бог делает всегда, и возможность видеть, как поступает Иисус всегда: они есть окна в Божественную реальность. Иисус не просто накормил однажды пять тысяч – это было иллюстрацией того факта, что Он навечно реальный хлеб жизни; Иисус не просто однажды открыл глаза слепому: Он – навечно свет миру. Иисус не просто однажды воскресил из мертвых Лазаря – Он навечно и для всех воскресение и жизнь. Чудо никогда не представлялось Иоанну изолированным актом – оно всегда было для него окном в реальность того, Кем Иисус всегда был и есть, того, что Он всегда делал и делает.
Опираясь именно на это, великий ученый Климент Александрийский (около 230 г.) сделал одно из самых известных заключений о происхождении четвертого Евангелия и о цели его написания. Он считал, что сперва были написаны Евангелия, в которых приведены родословные, то есть Евангелия от Луки и от Матфея, после этого Марк написал свое Евангелие по просьбе многих, слышавших проповеди Петра, и включил в него те материалы, которые использовал в своих проповедях Петр. И лишь после этого «самым последним, Иоанн, увидев, что все связанное с материальными аспектами проповедей и учения Иисуса, получило надлежащее отражение, и побуждаемый своими друзьями и вдохновленный Святым Духом, написал духовное Евангелие (Евсевий, «История Церкви», 6,14). Климент Александрийский хочет тем самым сказать, что Иоанна интересовали не столько факты, сколько их смысл и значение, что он искал не факты, а истину. Иоанн видел в деяниях Иисуса не просто события, протекавшие во времени; он видел в них окна в вечность, и подчеркивал духовное значение слов и деяний Иисуса, чего никто другой из евангелистов даже не попытался сделать.
Это заключение о четвертом Евангелии до сего дня остается одним из самых правильных. Иоанн написал не историческое, а духовное Евангелие.
Таким образом, в Евангелии от Иоанна Иисус представлен как сошедший на землю воплощенный Божественный разум и как Единственный, обладающий реальностью и способный вывести людей из мира теней в мир реальный, о котором мечтали Платон и великие греки. Христианство, облаченное когда-то в иудейские категории, обрело величие греческого мировоззрения.
Возникновение ересей
В то время, когда писалось четвертое Евангелие, перед Церковью стояла одна важная проблема – возникновение ереси. Прошло уже семьдесят лет с тех пор, как Иисус Христос был распят. За это время Церковь превратилась в стройную организацию; вырабатывались и устанавливались богословские теории и кредо веры, мысли человеческие неизбежно бродили и сбивались с пути истинного и возникали ереси. А ересь редко бывает совершенной ложью. Она возникает обычно вследствие особенного подчеркивания одного аспекта истины. Мы видим, по крайней мере, две ереси, который автор четвертого Евангелия стремился опровергнуть.
Две ереси
а) Были такие христиане, по крайней мере, среди иудеев, которые ставили слишком высоко Иоанна Крестителя. В нем было нечто такое, что очень привлекало иудеев. Он был последним из пророков и он говорил голосом пророка, нам известно, что в позднейшие времена в ортодоксальном иудаизме официально существовала признанная секта последователей Иоанна Крестителя. В Деян. 19.1-7 мы встречаем небольшую группу людей из двенадцати человек, члены которой принадлежали к христианской Церкви, но были крещены лишь Иоанновым крещением.
Автор четвертого Евангелия снова и снова спокойно, но твердо, ставит Иоанна Крестителя на надлежащее место. Иоанн Креститель сам неоднократно утверждал, что он не претендует на высшее место и не имеет на него права, но безоговорочно уступал это место Иисусу. Мы уже видели, что по другим Евангелиям служение и проповедование Иисуса началось только после того, как Иоанн Креститель был посажен в темницу, а в четвертом Евангелии говорится о времени, когда служение Иисуса совпадало с проповедованием Иоанна Крестителя. Вполне возможно, что автор четвертого Евангелия вполне сознательно воспользовался этим доводом, чтобы показать, что Иисус и Иоанн действительно встречались и что Иоанн воспользовался этими встречами, чтобы признать и побудить других признать превосходство Иисуса. Автор четвертого Евангелия подчеркивает, что Иоанн Креститель «не был свет» (18) и он сам совершенно определенно отрицал наличие у него каких-либо притязаний быть Мессией (1,20 и сл.; З,28; 4,1; 10,41) и что нельзя даже допускать, будто он нес более важное свидетельство (5,36). В четвертом Евангелии нет критики Иоанна Крестителя; в нем есть упрек тем, кто отводит ему место, которое принадлежит Иисусу, и лишь Ему Одному.
б) Кроме того, в эпоху написания четвертого Евангелия получила широкое распространение ересь, известная под общим названием гностицизм. Если мы не разберемся в нем подробно, мы не заметим доброй доли величия евангелиста Иоанна и упустим определенный аспект стоявшей перед ним задачи. В основе гностицизма лежало учение о том, что материя по существу своему порочна и пагубна, а дух по существу своему благ. Гностики поэтому делали вывод, что Бог Сам не мог касаться материи и, потому, Он не создавал мира. Он, по их мнению, испускал серию эманации (излучений), каждое из которых было все дальше и дальше от Него, пока, наконец, одно из этих излучений оказалось настолько далеким от Него, что оно могло соприкоснуться с материей. Вот эта-то эманация (излучение) и была создателем мира.
Эта идея, сама по себе достаточно порочная, была еще больше испорчена одним дополнением: каждая из этих эманации, по мнению гностиков, знала все меньше и меньше о Боге, пока однажды не настал такой момент, когда эти эманации не только совершенно потеряли знание Бога, но и стали совершенно враждебны Ему. И потому гностики, в конце концов, сделали заключение, что бог-создатель не только был совершенно отличен от реального Бога, но и совершенно чужд ему и враждебно к Нему настроен. Один из лидеров гностиков Церинтий говорил, что «мир был сотворен не Богом, а некоей силой очень далекой от Него и от той Силы, которая правит всей вселенной, и чуждой Бога, Который стоит над всем».
Гностики, следовательно, считали, что Бог вообще не имеет никакого отношения к сотворению мира. Вот поэтому Иоанн и начинает свое Евангелие звучным заявлением: «Все чрез Него начало быть и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (1,3). Вот почему Иоанн настаивает на том, что «так возлюбил Бог мир» (3,16). Перед лицом гностицизма, который так отдалял Бога и обращал Его в существо, которое вообще не могло иметь ничего общего с миром, Иоанн представил христианскую концепцию Бога, Который сотворил мир и Чье присутствие заполняет мир, который Он сотворил.
Теория гностиков оказывала влияние и на их идею об Иисусе.
а) Одни гностики считали, что Иисус – одна из этих эманации, которые излучал Бог. Они считали, что Он никак не связан с Божественностью, что Он – своего рода полубог, удаленный от подлинного реального Бога, что Он – всего лишь одно из существ, стоящих между Богом и миром.
б) Другие гностики считали, что Иисус –это Бог, но у него нет настоящего тела: тело – это плоть, а Бог не может, по их мнению, коснуться материи, и потому Иисус был своего рода призраком, не имевшим реального тела и настоящей крови. Они, например, считали, что, когда Иисус ступал по земле, Он не оставлял никаких следов, потому что Его тело не имело ни веса, ни вещества. Они бы никогда не могли сказать: «И Слово стало плотью» (1,14). Выдающийся отец западной церкви Аврелий Августин (354-430 гг.), епископ в Гипоне (Северная Африка), рассказывает, что он много читал современных ему философов и нашел, что много у них очень похоже на то, что написано в Новом Завете, но, говорит он: «Я не нашел у них такой фразы: «Слово стало плотью и обитало с нами».
Вот почему Иоанн в своем первом послании настаивал на том, что Иисус пришел во плоти, и заявил, что всякий, кто отрицает это, движим духом антихриста (1 Иоан. 4,3). Эта ересь известна под именем докетизм. Это слово происходит от греческого докейн, что значит казаться, и ересь называется так потому, что ее последователи считали, что людям лишь казалось, будто Иисус был человеком.
в) Некоторые гностики придерживались разновидности этой ереси: они считали, что Иисус был человек, на которого при его крещении сошел Дух Святой. Этот Дух пребывал в Нем на протяжении всей Его жизни до ее конца, но в виду того, что Дух Божий не может ни страдать, ни умереть, Он покинул Иисуса до того, как Он был распят. Громкий крик Иисуса на кресте они передавали так: «Сила Моя, Сила Моя! почему ты Меня оставила?» И в своих книгах эти еретики рассказывали о людях, разговаривавших на Елеонской горе с изображением, очень похожим на Него, хотя человек Иисус умирал на кресте.
Таким образом, ереси гностиков выливались в два рода верований: одни не верили в Божественность Иисуса и считали Его одной из эманации, которые излучал Бог, другие же не верили в человеческую сущность Иисуса и считали Его похожим на человека призраком. Верования гностиков разрушали одновременно подлинную Божественность и подлинную человеческую природу Иисуса.
Человеческая природа Иисуса
Иоанн отвечает на эти теории гностиков и именно этим объясняется странная парадоксальность двойных акцентов, которые он ставит в своем Евангелии. Ни в одном другом Евангелии не подчеркивается так ясно истинная человеческая природа Иисуса, как в Евангелии от Иоанна. Иисус был крайне возмущен тем, что люди продавали и покупали в Храме (2,15); Иисус физически устал от долгого пути, усевшись у колодца в Сихаре в Самарии (4,6); ученики предлагали Ему еду так же, как они предлагали бы ее любому голодному человеку (4,3); Иисус сочувствовал тем, кто был голоден, и тем, кто чувствовал страх (6,5.20); Он чувствовал печаль и даже плакал, как это делал бы всякий понесший утрату (11,33.35 -38); когда Иисус был при смерти на кресте, Его запекшиеся губы шептали: «Жажду» (19,28). В четвертом Евангелии мы видим Иисуса человека, а не тень или призрак, в Нем мы видим человека, знавшего усталость изнуренного тела и раны страдающей души и страдающего ума. В четвертом Евангелии перед нами подлинно человечный Иисус.
Божественность Иисуса
С другой стороны, ни в одном другом Евангелии не показана так ярко Божественность Иисуса.
1) Иоанн подчеркивает предвечность Иисуса. «Прежде, нежели был Авраам, – сказал Иисус, – Я есмь» (8,58). У Иоанна Иисус говорит о славе, которую Он имел у Отца прежде бытия мира (17,5). Он снова и снова говорит о том, что сошел с небес (6,33-38). Иоанн видел в Иисусе Того, Кто был всегда, даже до бытия мира.
2) Четвертое Евангелие подчеркивает, как ни одно другое, всеведение Иисуса. Иоанн считает, что Иисус совершенно определенно имел сверхъестественное знание о прошлом самарянки (4,16.17); совершенно очевидно, что Он знал, как давно был болен человек, лежавший в купальне Вифезда, хотя никто не говорит Ему об этом (5,6); еще не задав Филиппу вопрос, Он уже знал, какой получит ответ (6,6); Он знал, что Иуда предаст Его (6,61-64); Он знал о смерти Лазаря еще до того, как ему сказали об этом (11,14). Иоанн видел в Иисусе Того, Кто обладал особым сверхъестественным знанием, независимым от того, что кто-нибудь мог сказать Ему, Ему не нужно было задавать вопросов, потому что Он знал все ответы.
3) В четвертом Евангелии подчеркивается также тот факт, что Иисус всегда поступал совершенно самостоятельно, без всякого влияния на Него со стороны кого-нибудь. Чудо в Кане Галилейской Он совершил по собственной инициативе, а не по просьбе Своей Матери (2,4); побуждения Его братьев не имели никакого отношения к Его посещению Иерусалима во время праздника Кущей (7,10); никто из людей не лишил Его жизни, никто из людей не мог сделать этого. Он отдал Свою жизнь совершенно добровольно (10,18; 19,11). В глазах Иоанна Иисус обладал Божественной независимостью от всякого человеческого влияния. Он был совершенно независим в своих действиях.
Опровергая гностиков и их странные верования, Иоанн неопровержимо показывает как человеческую сущность Иисуса, так и Его Божественность.
Уильям Баркли, Комментарии на евангелие от Иоанна. Всемирный Союз баптистов, 1986.