Настой поликорректности в мутном либеральном стакане.
Анастасия Миронова
Эпохальное событие в очередной раз произошло незаметно. Журнал «Шарли Эбдо», тот самый, в чьей редакции в 2015 году исламисты убили 12 человек, опубликовал манифест против цензуры. Но говорят они не о тривиальной цензуре государства и силовиков, к какой мы привыкли. Французы взялись высмеять цензуру меньшинств.
И это, вероятно, главное мировое высказывание с начала года, к которому нужно прислушаться. «Шарли Эбдо» пишет о том, что мир наш незаметно превратился в класс, где строгие учительницы в лице малочисленных групп меньшинств и блогеров указывают, что можно говорить, а что нет, какие слова употреблять корректно, а какие нужно срочно забыть.
Присмотритесь: в западном мире, в первую очередь, в Штатах и леволиберальной Скандинавии, фактически оформилась совершенно большевистская цензура. Вспомните историю большевизма: при первом разобщении российской рабочей партии РСДРП(б) была в меньшинстве, а сторонников Мартова с Плехановым насчитывалось как раз большинство. Но это большинство Ленин назвал меньшевиками. А потом получилось, как получилось. При коммунистах осуществляли цензуру науки, искусства, информации с точки зрения классовой теории и партийной линии, а США и Скандинавия породили цензуру меньшинств. И сегодня она официально закреплена.
Тот же Google уже официально осуществляет ее в интересах меньшинств и, к примеру, ислама. Известен факт, когда он убрал подсказки в поиске при запросе «Ислам это…», причем оставил их для запроса по другим религиям. Почему? Потому что некоторые люди боятся ислама и думают о нем плохо, а права такого у них сейчас нет.
Это ведь и есть большевизм. Когда минимальное, абсолютнейшее меньшинство населения не просто называет себя носителями истинных ценностей, а считается выразителем интересов большинства.
И до чего дошло? У нас учебники раньше проходили политическую цензуру, а в США их теперь проверяют активисты разных объединений меньшинств. Вот только американцы стали наконец приходить в себя. Когда у них в некоторых вузах женщины-юристы получили право не слушать блок курсов, где затрагивается разбор статей о домашнем насилии, изнасиловании, потому что это может их травмировать. А женщины-медики порой освобождаются от занятий по андрологии и сексологии, если у них были эпизоды насилия в прошлом.
Научное сообщество тоже очнулось. После того, например, как нобелевского лауреата Джеймса Уотсона лишили званий за утверждения о превышении интеллекта белой расы над черной. При этом раньше его за утверждение о превосходстве черной расы в беге, прыжках, выносливости и сексуальной активности лишь хвалили.
Ну и врачи у них запереживали, когда гормональную терапию по смене пола стали назначать детям после часовой беседы с психологом, а выступавших против такой практики педиатров начали преследовать.
То есть, американцы немного уже приготовились сдавать назад. И с тем же #metoo разбираются. В американской прессе появились робкие попытки вслух сказать, что движение цензуры в интересах меньшинств привлекает определенный тип людей, желающих лишь одного — влияния. Фактически это цензура маленьких неграмотных людей, которые не представляют интереса для пользы всего общества. Они не обладают знаниями, интеллектом и творческими способностями тех, кого берутся цензурировать. Следовательно, их цензура идет во вред стране.
Для меня, например, очевидно, что победа Трампа на выборах и его поддержка обусловлены именно опасением американцев за судьбу общества, которое идет на поводу у некомпетентного меньшинства. Ведь одна из его главных идей — не идти на поводу у малочисленных, но активных экзальтантов.
Однако пока в США назревает движение сопротивления, в России эти «новые большевики» лишь набирают обороты. У нас появились группы людей, которые самоназвали себя носителями прогрессивных ценностей и фактически взялись осуществлять цензуру от имени этой ложной прогрессивной группы. Например, радфем, ультрафеминистки, защитники мигрантов, антиимперцы. В целом, может быть, их конечные цели и благие, но имеющийся у них инструментарий одиозен.
В России феминизм выродился просто в ненавистничество ко всем, даже к женщинам.
Радфем у нас — это не очень успешные женщины, которые работают на смешных работах, какими-нибудь официантками в спортбаре, но требуют безусловного подчинения себе всей повестки и выдачи бесплатных пробников косметики. И антиимперцы не смогли остаться антиимперцами — это какие-то странные люди, оборачивающиеся в украинский флаг или, как философ Максим Горюнов, вдруг заговорившие по-белорусски.
Есть очевидная проблема: как и в любом вообще обществе, в нашем эти новые направления готовых постулатов и фиксированного набора терминов привлекают не самых умных и творческих. Присмотритесь — туда попадают люди, заведомо склонные к экзальтации, к принятию готовых шаблонов. А их жонглирование терминами меня наводит, например, на мысль о речевой беспомощности.
Конечно, я против неравноправия мужчин и женщин. И много пишу об этом, причем часто затрагиваю куда более серьезные и болезненные темы, чем принято обсуждать в феминистском кругу. И я, разумеется, против возрождения империй. Я хочу, чтобы любая страна и любой народ имел право жить так, как считает нужным. Но у меня язык не повернется и ноги не пойдут встать рядом с теми, кто сегодня паразитирует на этих прогрессивных идеях. У меня с ними, если хотите, стилистические разногласия. Потому что любые не одаренные, склонные к коллективному поведению индивиды порождают отвращение у сколько-нибудь умных и творческих.
Реальная история: я как-то пожаловалась приятелю, что меня стали называть везде публицисткой. Он говорит: да ладно тебе — у меня жену теперь представляют полиглоткой. И жена сидит грустная, кивает.
Я несколько раз возмущалась — набегали сразу какие-то тети с абырвалгом в головах: «Менсплейнинг, неглект, мизогиния, газлайтинг… гав-гав!» Сами, прохиндейки, в подлежащих путаются, запятые в сложноподчиненном предложении ставить не научились, вместо русского языка каша из мемов, тот же газлайтинг по-английски правильно и каждая вторая у них не напишет, но указывают, как теперь тебе называться.
Э-э-э, нет, девочки, это я автор и публицист, а вы — продавщицы, промоутеры, руководители службы логистики, которые в свободное от работы время вдруг решили вершить цензуру.
Эх, были времена… Говорят, Белла Ахмадулина в ответ на обзывание ее поэтессой могла туфлю снять и по лицу съездить… Еще издеваются: вы, говорят, Анастасия, живете в плену патриархальных заблуждений. Ну да, у меня муж с ребенком возится, хлеб печет, я колонки пишу и книжки… И я же в плену. А они где-нибудь на самом деле официантками в спортбаре работают, чаевые в кружевной карманчик складывают, но из плена вырвались, ага.
Знаете, чем заканчивается цензура в интересах меньшинств? Это не только положительная дискриминация, когда, скажем, черный драгдилер имеет преференцию при получении места в университете, поскольку множество разных фондов уговорили жертвователей, что драгдилеры не учатся в лучших университетах не потому, что даже школу закончить не в состоянии, а потому, что они живут под прессом несправедливости. И это даже не лишение белой женщины права отказать в свидании чернокожему.
У меня был такой пример. В 2009 году меня в Лондоне водили в полицию за это: пристал чернокожий, звал кофе пить и в кино, я отказалась и даже не дала ему телефон. В итоге он пожаловался на дискриминацию, из-за чего мне пришлось доказывать, что я замужем просто, а не расистка. Цензура — это даже не отобранное право быть недовольным. Хотя именно такой ее эффект особенно печален, ведь у человека есть безусловное право оставаться недовольным импортируемой преступностью, например, если речь идет о мигрантах, импортируемой отсталостью и религиозным мракобесием.
Если в Британию въезжают люди, которые режут на улице баранов, гордятся многоженством и ходят на марши с плакатами «Британия должна быть разрушена», почему бы коренным жителям не возмутиться? Или почему нельзя негодовать немцам, когда у них школьниц насилует на перемене 25-летний мигрант, который соврал миграционным властям, что ему четырнадцать, и теперь учится с детьми? Нам еще можно возмущаться, когда во дворе в Петербурге режут на людях барана, а шведам, например, уже нет.
Но это страшно. Дело в том, что цензура меньшинств — это цензура, осуществляемая специфической категорией людей, склонных к объединению в группы и принятию ценностных шаблонов. Кто объединяется в такие группы? Большие ученые? Серьезные писатели? Светила медицины? Да нет, эти люди как раз не склонны бегать строем и орать «главрыба» наоборот.
Сложившаяся сегодня в западном мире и перекочевавшая к нам цензура, осуществляемая меньшинством под видом общего блага, делается руками ничего не значащих для прогресса людей.
Однако именно они получили право контролировать науку, цензурировать инженерию, влиять на протоколы оказания медпомощи. Когда наука была еще в меру свободна от цензуры маленьких людей, тот же биолог Джеймс Уотсон совершил множество открытий. Но потом борцы с реальностью решили, что человечеству ум и знания Уотсона больше не нужны. Фактически сегодня под давлением этих «новых большевиков» сворачивается множество исследований, калечатся, как в случае с гормональной сменой пола детям, жизни.
Помните, чем закончилась цензура для советской науки и медицины? Когда занавес пал, мы поняли, что страна крала чертежи ракет и лечила онкологию электрофорезом. К этому привела не только изоляция от мировой научно-технической мысли, но и идеологическая цензура, ведь советская власть цензурировала все: генетику, историю, языкознание, кибернетику… Кто знает, может быть, если бы коммунисты не заменили Вавилова товарищем Лысенко, структуру молекулы ДНК открыли бы у нас, а не в США.
А следующее фундаментальное открытие в генетике, боюсь, совершат уже не в Америке, а в Индии, Японии или Китае, где дилетанты не указывают лабораториям, с кем им работать. И великие писатели с философами тоже с большей вероятностью появятся там, где заполошное меньшинство не диктует список запретных и поощряемых тем и не указывает, как им теперь называться. А хорошее кино будут снимать в странах, где оно не испорчено политкорректной конъюнктурой. Потому что если режиссер снимает беззубых мигрантов из Африки в роли Ромео и Джульетты потому, что он так хочет, это искусство. А если он это придумал, чтобы получить больше премий и отзывов от заигравшихся в цензуру блогеров — нечто совсем другое.
Западному миру, пока не поздно, нужно вспомнить простую истину, которую мы познали на себе: большевизм убивает. Большевизм не предусматривает политического и любого другого плюрализма. Любая большевистская диктатура ведет к сворачиванию всех свобод, в том числе политических. Впрочем, похоже, уже поздно предупреждать — американцы и, вслед за ними, европейцы с удовольствием посадили необольшевистских диктаторов себе на головы.