Чем точнее наши измерения времени, тем туманнее его понимание.
Г.П. Аксенов, кандидат географических наук.
Проблема времени совершенно четко разделяется на две сферы, как и вся остальная наука, надо сказать. В рамках одной можно попытаться понять, что такое время, объяснить его природу, сопоставить с другими явлениями нашей внутренней жизни и внешней природы, иначе говоря, исходим из религиозного, философского, художественного или научного видения мира в целом. Эта сфера идей в прежние времена называлась по-разному, по большей части натурфилософией, просто философией, а в более реалистической форме иногда теперь сводится к вопросу, в чем состоит физический или естественный, или вещественный смысл научных формул и математических символов.
Вторая область – как раз формулы и символы. Они имеют совсем другую цель и, может быть, другой источник, тот же, что древняя магия. Эта цель – практическая деятельность. Здесь не ставят задачу понять природу, но стараются исследовать и использовать ее так, как она есть, имеют цель подчинить, переделать ее, или, принимая во внимание современные экологические настроения, – контролировать действительность. В любом случае влиять на нее, например, стараясь не разрушить в своих действиях.
Сфера инструментальная, практическая, математическая и техническая есть в сущности самая точная из всех точных областей человеческого знания. Где применяются более совершенные приборы, чем измерительные, касающиеся расстояний, размеров в пространстве и хода времени! Все современные области цивилизации – компьютеры, информатика, следящие системы, космические исследования основаны на получении, хранении времени и на ориентации в нем и в пространстве. Ни один автомат и ни одна совершенная машина вообще уже не работает без встроенных в нее часов.
Почти невозможно себе представить путь, какой прошла эта деятельность по сравнению с первыми наблюдениями неба египетскими жрецами, составившими календарь или опытом человека, построившего первый гномон – солнечные часы. Этот путь необозрим.
Вместе с тем успехи в попытках понять, что такое время и пространство – значительно скромнее. Даже иногда кажется загадочным: чем точнее наши измерения времени, тем неотчетливее его понимание. Ответа на вопрос “Что такое время и пространство?” по сути дела нет, задавал ли его первобытный человек, смотревший на звездное небо или современный человек, глядящий на электронное табло в зале аэропорта. Точнее сказать, ответы, которые давали ученые – натурфилософы, по большей части не устраивали остальных. По большей части без них вполне можно было обойтись. Но иногда наступал момент, когда отсутствие общего знания тормозило точное, а принципиальное непонимание общего смысла заводило в многочисленные тупики.
Итак, первая сфера устремляется к ведомству истины, вторая – ориентируется скорее на пользу. Хотя в действительности так четко разделить обе области не так просто, что приводит к исключительно сложным отношениям между ними. Иногда сотрудничество, когда одна обращается к другой за помощью, иногда соперничество и вражда. Иногда они не совмещались у целых поколений между собой, иногда отдельные ученые начинали как натурфилософы, то есть пытались понять и осознать истину, но затем приходили к выводу, что она сводится к правильной математике, к методу, к форме, а не заключена в содержании. Другие, наоборот, от наблюдений и эмпирических исследований переходили к более общим вопросам, к попыткам понимания природы.
Здесь мы говорим не об измерении времени, не о календарях и хронологиях, не о хранении времени и измерении пространства, а о попытках объяснения времени. Если область получения и использования времени и измерений пространства неохватна, то сфера понимания как раз очень и очень даже обозрима и невелика. Но всегда получалось, что один и тот же вопрос, задававшийся в разные эпохи, когда уровень развития области измерений и использования времени и пространства оказывалась несравнимой, приводил к совершенно разным ответам. Все дело в том, каков этот вопрос?
Есть одна тонкость, которую долго не замечали или на нее не обращали внимания, если и замечали, в формулировании главного вопроса. Различие кажется очень незначительным, но очень малое расхождение в начале пути приводит к огромным следствиям в его конце. Различие заключается вот в чем: иногда некоторые мыслители на самом деле отвечали не на вопрос “Что такое время?”, а на такой: “Почему идет время?” Только об этой скромной подробности и пойдет речь далее. Иначе говоря, возможно (только возможно, здесь все очень зыбко), что некоторые из них спрашивали себя: что такое время? а своей мыслью и своей практикой, своими постулатами отвечали немного на другие вопросы: в чем причина времени? В результате чего время течет? Что (или кто) производит, продуцирует время и пространство? Что “отвечает” за его ход? Что обеспечивает его необратимость, то есть невозможность вернуться в прошлое? Равным образом, все сказанное выше точно также относится и к понятию “пространство”. Что отвечает за его образование? Почему, например, оно имеет три измерения, а не восемь или два с половиной? Есть ли в нем направления?
В литературе такое простое словосочетание как “причина времени” почему-то не применялось, не встречается явным образом. Но однажды эти слова стали для меня неотвязными, превратились в определенный методический прием, инструмент, с помощью которого удобно исследовать предмет. И оказалось, что они упростили множество вопросов и облегчили понимание. Речь как бы не шла об истине, а об удобстве. Новый термин стал неким ключом, открывающим смысл и направление прежних духовных поисков. Выяснилось, что поиск природных существующих причин часто и был главным нервом напряженных, подчас исключительно драматичных переживаний, связанных с неуловимой материей времени и пространства. Постепенно наметился какой-то порядок, с чего начинать.
Концепция “причины времени” явилась, с одной стороны, как бы и обобщением предыдущего, но с другой стороны, ни на что прежнее не походила, о ней надо было, оказывается, догадаться. Как потом обнаружилось, на него наталкивала та не замечаемая прежде тонкость, и открылось содержание прежних исследований, которые исподволь направлялись этим понятием. Таким образом, оно стало работоспособным, потому что высветило не один какой-нибудь ареал в прошлой науке, а все поле исследования без всяких исключений, оказалось применимо ко всем связанным с временем и пространством вопросам, решениям и размышлениям и совсем в разные века. Иначе говоря, концепция как инструмент понимания и исследования оказалась универсальной, что-то освещало в каждом предыдущем достижении.
Второе положительное свойство концепции, заставившее ей доверять, было менее обязательным, даже эмоциональным, но тоже облегчавшим размышления.
Оказалось, что всю историю данного вопроса можно представить немного не так, как в истории науки привыкли. Обычно, подчиняясь чувству развития и преодоления устарелого знания и в погоне за новым, исследователи представляют его историю серией переворотов. Каждый последующий этап есть более или менее полное, более или менее решительное опровержение, отрицание предыдущего. Так случилось в начале двадцатого века, когда идея абсолютного времени уступила место идее времени относительного, когда наступила эпоха релятивизма. Об этом написано много книг.
А вот рассмотренная с точки зрения “причины времени” история его развития оказалась вовсе не революционной, это слово к ней не подходило.
Революции, вообще любые отрицания и ломки относятся скорее к неживой природе. Больше всего ломают окружающее всякие извержения, наводнения, землетрясения и тайфуны. Они подчас меняют все кругом неузнаваемо. Напротив, все живое движется не спеша, зато в одном направлении. То же относится и к сфере мысли. Она развивается развертыванием, становлением, раскрытием внутренних потенций, новое не зачеркивает старое, а наслаивается на него. Прошлое наращивается, образуя структуру и формируя постепенно культуру и цивилизацию, которая есть в некотором смысле история компромиссов. А революцией мы потом представляем новое, когда рассматриваем прошлое или слишком малыми отрезками, или слишком большими дистанциями.
В образе революционных перемен всегда есть опасность отношения к личностям как к людям сугубо историческим, преходящим, прошедшим. Как будто они, еще не достигшие зрелого состояния, живут для нас, начерно. Приходят новые и говорят: “Нет, это совсем не так!” и преодолевают их представления и достижения, в лучшем случае поблагодарят и отодвинут в сторону. Однако в рамках такого рассуждения революционеры так же преходящи и заранее обречены на замену. Наше нравственное чувство с таким историзмом и изменчивостью не должно мириться. Чувство диктует нам, что каждый человек достаточен, целен и полон. Если он что-то сделал, это и есть его настоящая жизнь, он прожил ее набело, а не в качестве подготовки к следующему за ним этапу. Он не является историческим материалом для выращивания какой-то иной жизни. Человек есть существо целостное, представляет собой чистое качество и не может иметь свойств достаточности и недостаточности, полноты и неполноты. То, что нам кажется чьим-то заблуждением, в других измерениях также ценно, как и то, что представляется достижением.
Так и в истории знания. Несмотря на постоянное обновление, только кажется, что оно движется по пути отрицаний и революций, на самом деле непрерывно происходит прибавление нового, разверзается исполинский цветок цивилизации. Недаром такая новая, появившаяся только в ХХ веке научная дисциплина как история науки, продолжает изучать и повторять давно, казалось бы, известное и непрерывно находит в старых “отвалах” добытых сведений все новые и новые ценные элементы. Для нее, как и для всякой науки, не должно быть большого и малого, правильного и неправильного, потому что во всем содержится некий урок, потому что все произведено когда-то неповторимой и бесконечно ценной именно поэтому личностью ученого.
Понятие “причина времени” заставило многое пересматривать, но не для отрицания, а для восстановления правды. Мне довелось испытать много радостных минут, когда с его помощью прежним достижениям, часто считавшихся и казавшихся заблуждениями, нашлось новое, удивительно логичное объяснение и все оказывается нужным и пригодным. Все как-то по-новому упаковалось, согласилось между собой и ничего не нужно выбрасывать.
Понятие о “причине времени” не провоцировало никаких революций и контрреволюций. Оно относилось к первой, мало разработанной области истории знания о времени, и все его развитие как предмета ведения пока еще можно обозреть, несмотря на проделанную за столетия работу. Как оказалось, его можно представить как разворачивание всего лишь одного подхода, одной идеи. В более чем двухтысячелетней истории науки выделилась четко очерченная когорта мыслителей. Отделенные иногда веками друг от друга, они тем не менее упорно рассматривали время и пространство с одной позиции: с точки зрения поиска их причины. Не обязательно называя причину причиной (чаще сходным, но чересчур общим, широким понятием – природа), они искали именно действующую пружину, движущую силу, определявшую как течение времени, так и все его свойства, как формирование пространства, так и все его строение.
Мне представилось, что эта именно одна команда, делающая одно общее дело. Разделенные веками и даже тысячелетиями, они испытывали одно общее чувство и одно умственное настроение. Команда не такая уж большая. К ней надо причислить Платона и Аристотеля, Аврелия Августина Блаженного, Исаака Ньютона, Иммануила Канта, Анри Бергсона, Владимира Ивановича Вернадского и некоторых других, о которых здесь пойдет речь. Все они поддерживали одну главную идею и реально продвинули представление о природе времени, сумели освоить и осмыслить тот наличный поставлявшийся науками своей эпохи исследовательский материал, тот хлеб науки измерений времени, возрастов и хронологий, который мыслители преобразовывали в продукты другого качества – они пытались внести в предмет объяснение причин его проявления. Соединяя их идеи, мы увидим, что никаких революций по крайне мере в знании о времени не происходило. Высказывания и вопросы Аристотеля и Августина повторяет через две тысячи лет и почти теми же словами Вернадский. И каждое слово, и каждая их умственная конструкция оказалась правильной и ничуть не устарели, а составляют удивительную целостность.
Ради экономии места и для того, чтобы не потеряться в частностях и сохранить направление, мне придется основываться в основном на идеях этих мыслителей и ученых, потому что за две с лишним тысячи лет невозможно даже перечислить всех, кто интересовался данными предметами и оставил в нем небезынтересные свои размышления.
Дело в том, что названные люди – это личности одного умственного, да, вероятно, и нравственного, склада. Разумеется, у меня недостаточно знаний, чтобы составить целостное представление об их характерах, жизни, об их личностях. Но можно сказать твердо одно: есть главное и решающее свойство, определившее направление их поиска, их место в научном знании. Какую проблему они решали? Какие научные законы их больше всего занимали, были ближе всего?
Их больше всего увлекал вопрос: почему этот мир сохраняется? Чем обеспечивается его единство и цельность? Ведь очевидно всякому, а в особенности этим необыкновенно эрудированным ученым, что мир исключительно разнообразен и непрерывно меняется, в нем все движется, все непрочно, но они догадывались, что, если он еще стоит, значит, существуют обеспечивающие его устойчивость законы. Иначе – все чересчур случайно. Разрушение налицо, оно просто повсюду бросается в глаза, а обратный процесс – восстановление – не очевиден. Но если мир до сих пор не разрушился, следовательно, что-то за видимостью непрерывного его ухудшения кроется вечное и прочное, что не поддается разрушению. И они пытались проникнуть за обманчивую видимость ветшания.
И в поисках таких законов устойчивости попутно эти мыслители пытались найти причину времени, спрашивая себя: время разрушает или время лечит?
А вот неизбежные отличия в их построениях обусловлены разным уровнем накопленных в их эпоху знаний, разной степенью их вооруженности инструментами, но не силой ума, не направлением взгляда и не революциями. И мне остается всего лишь как регистратору событий составить протокол необычного научного симпозиума, проходившего две с половиной тысячи лет.
Г. П. Аксенов. Причина времени. – М.: Эдиториал УРСС, 2000.