Вся власть собору.
Александр Кравецкий
2017 год был дал старт непростым столетних юбилеев. О двух русских революциях вспоминали, боясь сказать что-то лишнее: настолько большая часть нашей современной жизни определяется событиями тех лет, что порой проще промолчать.
Сказанное в полной мере относится и к юбилею Поместного собора Русской православной церкви, восстановившего патриаршество, создавшего модель независимого от государства церковного управления и подготовившего массу проектов, которые помогают церкви существовать в меняющемся мире. В том, что этот собор — главное событие русской церковной истории XX века, сомнений нет. Но размышлять о том, насколько идеи собора реализованы сейчас, мало кому хочется. Слишком уж к неприятным выводам могут привести такие размышления.
Современному человеку сложно понять, почему в дореволюционной России идея созыва Поместного собора считалась крамольной, а реализовать ее удалось только после Февральской революции. Начинать придется издалека.
25 января 1721 года Петр I подписал манифест об учреждении Духовной коллегии, которая вскоре стала называться Святейшим правительствующим синодом. Создание этого органа подчиняло русскую церковь государству. Синод, хотя и состоял из архиереев, управлялся не патриархом, а обер-прокурором, светским чиновником, представителем царя. Формально главой Синода был император. В зале заседаний находилось специальное кресло, на котором он должен был восседать. И пусть это кресло всегда пустовало, месседж был вполне понятен: русская церковь подчинена императорской власти, а сам император незримо присутствует на заседаниях.
Ненормальность прямого подчинения церкви государству была очевидна многим. Правда, впрямую об этом предпочитали не писать, опасаясь обвинений в антигосударственной деятельности со всеми вытекающими последствиями. Лишь в середине XIX века публицисты из славянофилов начинают осторожно указывать на, мягко говоря, сомнительное устройство системы церковного управления. К началу XX века об том было написано уже довольно много, однако о сколько-нибудь серьезном изменении ситуации речи не было до 1905 года.
17 апреля 1905-го Николай II подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости». Документ коренным образом менял религиозную ситуацию в стране. Первый пункт его гласил: «Отпадение от Православной Церкви в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собою каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий». Представители всех христианских конфессий теперь получали право свободной миссионерской деятельности. То есть если раньше инославный проповедник, обращающийся с проповедью к православным, нарушал закон, то теперь государство отказывалось от прямой защиты православия. Тайные старообрядцы могли больше не скрывать своих убеждений, принявшие православие по каким-либо корыстным мотивам или же под давлением получали право вернуться в прежнее вероисповедание.
Государство устранялось от защиты православия. Это означало, что православной церкви нужно было учиться защищать себя словом, не рассчитывая на силовую поддержку.
При этом, в отличие от всех остальных религиозных организаций России, православная церковь была подчинена государству. Громоздкая бюрократическая машина регламентировала и направляла каждый ее шаг. Если раньше издержки государственной опеки компенсировались оказываемой силовой господдержкой, то теперь поддержки не стало, а бюрократические ограничения сохранились. Реформа системы церковного управления была необходима.
Об этой необходимости дружно заговорили все — и либералы, и охранители. Первые — по зову сердца, а вторые — потому, что тогда им казалось: идея церковных реформ исходит от государства. А для русского консерватора воля государства священна. Однако обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев не верил, что церковная организация способна самоуправляться, и считал, что силовые структуры решают проблемы духовенства успешнее, чем сами священники. Показателен в этом отношении случай, описанный в воспоминаниях начальника Петербургского охранного отделения Александра Васильевича Герасимова.
В 1905 году на квартире известного петербургского священника Философа Николаевича Орнатского (ныне причисленного к лику священномучеников) должно было состояться организационное собрание священников, которые предполагали создать что-то вроде профсоюза. Охранное отделение не хотело допускать этого мероприятия, но, поскольку приход полиции к почтенному протоиерею грозил скандалом, Герасимов решил обойтись без полицейских с шашками и позвонил Победоносцеву, попросив того повлиять на свободолюбивых священников. «Пошлите полицию и казаков, — ответил обер-прокурор. — Пусть от моего имени разгонят этих попов… Я возразил, — пишет далее Герасимов, — указывая, что такого рода действие вызвало бы настоящую бурю в прессе… И я рекомендовал послать синодского чиновника, который мирно распустит собрание. Победоносцев настаивал. Но ему пришлось все же прислать своего чиновника на квартиру Орнатского». Этот эпизод демонстрирует, до какой степени глава Ведомства православного вероисповедания верил в действенность силовых решений и не верил в то, что люди могут договориться.
Для того чтобы противостоять реформаторским тенденциям, Победоносцев разослал всем правящим архиереям русской церкви вопросник. Архиереи должны были высказать свое отношение к церковным реформам. Этот ход казался беспроигрышным. Победоносцев не сомневался, что традиционалистски настроенный и законопослушный епископат единогласно выскажется против каких бы то ни было нововведений. А поскольку, согласно древней традиции, коллективное мнение епископов можно считать мнением всей церкви, вопрос о реформах был бы закрыт.
Но вышло иначе. Подавляющее большинство русского епископата поддержало идеи перемен. Причем не просто поддержало: ко многим ответам были приложены многостраничные проекты необходимых реформ. Ответы архиереев еще продолжали приходить, когда последовала отставка Победоносцева. В конце 1905 года Николай II поручил митрополитам Санкт-Петербурга, Москвы и Киева начать подготовку к проведению Поместного собора.
Единственная законно избранная институция
Реформу должно было подготовить Предсоборное присутствие, экспертный орган, которому предстояло выработать правила работы собора. Весь 1906 год профессора духовных академий, историки и богословы обсуждали будущее русской церкви (изданные материалы, посвященные их работе, составили пять объемных томов). Однако император как-то охладел к идее созыва собора, поэтому всё спустили на тормозах. Церковную реформу отложили на неопределенное время. В кулуарах Предсоборного присутствия звучали пессимистические рассуждения: мол, работа присутствия стоила 60 тысяч рублей, а собор будет стоить 500 тысяч, и казна вряд ли даст такие деньги.
Восстановление патриаршества и проведение собора вошло в число тех преобразований, которые общество ожидало, а правительство не спешило проводить, так что активная подготовка к собору началась лишь после Февральской революции. Состав Синода был обновлен. На первом послереволюционном заседании члены Синода попытались продемонстрировать независимость церкви от государства и вынести вон царское кресло. Кресло оказалось привинченным к полу…
Основной задачей нового Синода была подготовка долгожданного собора. Предстояло решить, как организовать его работу. Самым спорным оказался вопрос о том, у кого из членов собора будет право решающего голоса. Ответ на этот вопрос не был очевидным. С одной стороны, церковная организация — институт иерархический, и решения здесь вроде бы должны принимать только епископы. Да и в древней церкви священники и миряне присутствовали на соборах без права решающего голоса — или как заместители епископов, или же как эксперты. С другой стороны, время демократических перемен, на которое пришлась подготовка к тому Поместному собору, вносило свои коррективы. Сторонники полноправного участия в соборе священников и мирян говорили, что сам принцип соборности реализуется именно в совместном действии епископов, клириков и мирян, что соборность — это догматическое свойство церкви. И хотя сторонники полного равенства победили, лишать епископов возможности контролировать принимаемые решения все-таки не хотелось. Поэтому все решения собора утверждали присутствующие на нем епископы. Корректировать решения они не могли, но обладали правом вето.
Следовало также добиться того, чтобы на соборе присутствовали представители всех значимых групп населения страны. Проще всего было с архиереями — все главы епархий становились членами собора автоматически. Точно так же по должности попадали на собор наместники крупных монастырей: всероссийский монашеский съезд избрал членов собора от монашествующих. Общественно значимые институты (университеты, армия, Академия наук, духовные академии, Государственная дума и др.) также имели право послать на собор своих представителей. Но большинство участников избиралось при помощи достаточно продуманной системы трехступенчатого голосования. Сначала приходы избирали выборщиков, затем собрание выборщиков выбирало членов епархиальных собраний, а участники епархиальных собраний выбирали делегатов собора (каждую епархию представлял один епископ, один священник и один мирянин). В конце июля — начале августа выборы прошли на всей территории страны, и было избрано более 500 членов собора.
Таким образом, собор оказался единственным в новой России органом, выборы которого прошли с соблюдением всех формальных процедур и ни у кого не вызвали нареканий. Спустя три месяца, когда проходили выборы в Учредительное собрание, сопротивление большевиков не позволило соблюсти процедуру на всех избирательных участках. И церковь оказалась единственным общественным институтом, которому после Февральской революции удалось в масштабе страны провести демократические выборы.
Собор созывался не как парадная институция, утверждающая заранее подготовленные решения, а как рабочий орган, определяющий, как будет развиваться русская церковь. Собор начал работу 15 (28) августа 1917 года и закончил в сентябре 1918-го, проведя 170 пленарных заседаний и не поддающееся подсчету количество заседаний отделов, подотделов, комиссий и т. д. Сказать, что эти цифры впечатляют, — ничего не сказать.
Это единственный в российской истории Нового времени церковный собор, который действительно готовил и обсуждал свои решения. Все последующие соборы успевали исчерпать свою программу в течение нескольких дней. Они не обсуждали решения, а лишь утверждали подготовленные заранее документы.
Основным вопросом, ради которого был созван собор в 1917 году, стал выбор формы управления Русской православной церковью. Подчинения государству больше не было, но не было и привычки к свободе. При этом идея восстановления патриаршества, упраздненного Петром I, вызывала достаточно серьезные возражения. В России 1917 года парламентаризм и коллегиальность были куда более популярны, чем идея единоличного управления. Многим казалось, что патриаршество и соборность несовместимы, что сама идея не соответствует духу времени. Противники патриаршества боялись, что власть одного человека чревата случайностями и произволом, что будущее за коллективным управлением. И аргументы эти, скажем прямо, выглядели более убедительными и рациональными, чем аргументы сторонников патриаршества.
Однако эмоциональный перевес был как раз у сторонников патриаршества. Во-первых, привлекательна была сама идея персонификации церковной власти. Как точно заметил один из участников дискуссии, любить коллегию нельзя, а любить патриарха можно. Во-вторых, большинство членов собора видели в уничтожении патриаршества Петром I прекращение нормального развития русского православия. Казалось, что восстановление патриаршества даст возможность «отмотать назад», вернуться к тому моменту, когда церковь не была столь жестко подчинена государству. «Есть в Иерусалиме стена плача, — говорил на одном из заседаний собора архимандрит Иларион (Троицкий). — Приходят к ней старые правоверные евреи и плачут, проливая слезы о погибшей национальной свободе и о бывшей национальной славе. В Москве в Успенском соборе тоже есть русская стена плача — пустое патриаршее место. Двести лет приходят сюда православные русские люди и плачут горькими слезами о погубленной Петром церковной свободе и о былой церковной славе. Какое будет горе, если и впредь навеки останется эта наша русская стена плача! Да не будет!»
Дискуссия о патриаршестве была долгой, бурной и эмоциональной. Когда читаешь стенограмму, кажется, что перед тобой готовая пьеса, которую можно было бы поставить в документальном театре. Мнения разделились почти поровну, и решение было принято с небольшим перевесом. На заседании присутствовало 246 человек, то есть чуть более половины списочного состава собора, из которых 146 проголосовали за восстановление патриаршества, 112 — против и 12 человек воздержались. Символично, что это голосование проходило под грохот пушек, из которых большевики обстреливали Московский Кремль, где оборонялись юнкера.
Восстановление патриаршества не означало, что патриарх получит всю полноту власти. Основным органом церковного управления был не патриарх, а Поместные соборы, которые предполагалось созывать регулярно: малые — раз в три года, а большие — раз в десять лет. Кроме того, при патриархе действовало два коллегиальных органа, один из которых занимался вероучительными, каноническими, литургическими, а другой — хозяйственно-административными вопросами. Чего-чего, а «церковного самодержавия», которым пугали противники патриаршества, здесь не было.
Любопытной была процедура избрания патриарха. Сначала все члены собора подавали записки с именами претендентов на патриарший престол. Выбирали трех кандидатов, из которых патриарх выбирался при помощи жребия. Таким образом пытались свести к минимуму интриги и закулисную борьбу, а окончательный выбор предоставить Божьей воле.
Традиция и современность
Учреждение патриаршества — самое известное, но далеко не единственное решение собора. Было выпущено более 50 определений, посвященных самым разнообразным вопросам — от роли женщин в церковной жизни до учреждения особого праздника, посвященного русским святым, от поводов для развода до правил церковного проповедничества. Сюда следует добавить десятки проектов, которые подготовили, но не успели обсудить. Практически все они отвечали на один общий вопрос: как такой традиционалистский институт, каким является церковь, может существовать в стремительно меняющемся мире?
Например, может ли приход сам выбирать священника, или же его всегда назначает епископ? В дореволюционной практике ни о какой выборности духовенства речь не шла. Однако после Февральской революции приходы получили право избирать священников. Собору же предстояло решить, является ли это благом или злом. Вопрос не был простым. С одной стороны, хорошо, когда приход имеет возможность выбрать священника, который близок по духу прихожанам и знаком с местными условиями. Однако минусов все-таки было больше. Прежде всего в дело вмешивались деньги. Поскольку прихожане брали на себя обязательство содержать священника, соблазн выбрать того, кто попросит меньше денег, был велик. В итоге малообразованный священник оказывался предпочтительнее имеющего хорошее образование, а бездетного предпочитали многодетному. В итоге собор сделал шаг назад: согласно принятому положению, приход мог просить епископа назначить того или иного священника, но окончательное решение оставалось за епископом.
Любопытно, что решения собора, связанные с демократизацией церковной жизни, были очень осторожными: эйфория, вызванная Февральской революцией, прошла. В ситуации хаоса и начала Гражданской войны страх анархии был очень силен. Потому, всячески поощряя активность мирян, собор старался противостоять центробежным тенденциям и укреплять централизованную церковную организацию. Огромный блок законопроектов был связан с повседневной церковной жизнью. Благодаря соборным определениям заметно расширилось участие женщин в церковной жизни. Собор дал женщинам право занимать различные должности в приходе (вплоть до церковного старосты).
Теперь женщины могли работать во всех епархиальных, просветительских и благотворительных организациях, а также исполнять обязанности псаломщика. Сейчас, сто лет спустя, эти права кажутся абсолютно естественными, но тогда это звучало вполне революционно. В советское время это решение собора принесло огромную пользу. В ситуации государственных гонений на церковь именно женщины определяли жизнь приходов, они же в те времена составляли подавляющее большинство прихожан. Женщины исполняли административные функции, вели переговоры с властями, сопротивлялись закрытию храмов, пели и читали во время богослужений.
Многие законопроекты касалось богослужебной практики и того, как она соотносится с реальной жизнью. Например, если совершать богослужения без пропусков, так, как положено, то церковная служба займет большую часть дня. В начале века преподаватели Киевской духовной академии решили в порядке эксперимента отслужить «идеальную всенощную», без пропусков и сокращений, что заняло 7 часов 50 минут (в обычной практике всенощная продолжается 1,5–2 часа). Собор выработал рекомендации, как сократить богослужение, соотнеся время службы с возможностями людей, но при этом не изуродовать службу сокращениями, не нарушить общий смысл. Кроме того, был подготовлен законопроект, разрешающий совершать богослужение на русском языке, разработана программа охраны памятников старины, создания церковных музеев… Однако большую часть этих проектов не успели обсудить.
Осенью 1918 года, когда завершилась третья сессия собора, уже было понятно, что провести четвертую не удастся: большевистское правительство национализировало церковную казну, и на продолжение работы просто не было денег. Члены собора разъезжались по домам, надеясь в обозримом будущем продолжить работу. Но это будущее так и не наступило.
Сквозь юбилейный глянец
Несмотря на то что церковные типографии были национализированы, собор смог издать несколько томов стенограмм своих заседаний, а также сборник принятых решений. Приходским уставом, который подготовил собор, активно пользовались эмигрантские церковные общины. Но в Советской России о соборе было известно очень мало. Его архив оказался в спецхране, а тома деяний стали огромной библиографической редкостью — ни в одной библиотеке мира не было полного комплекта этих материалов.
Принимая основные решения, собор исходил из того, что церковь будет существовать в демократической России, а не при большевистской диктатуре. При большевиках было невозможно организовать ни правильную жизнь прихода, ни коллегиальные органы при патриархе, ни многое другое из нововведений. Поэтому о соборе если и вспоминали, то только в связи с восстановлением патриаршества. Об остальных темах, которые на нем обсуждались, широкая аудитория ничего не знала. Какие-то обрывки информации удавалось извлечь из мемуаров и слухов. Порой они оказывались совершенно фантастическими. Мне, например, когда-то попал в руки номер «Газеты для всех» за 1918 год, где среди обсуждаемых на соборе значились вопросы «о возможности посещения театров и кинематографов, о воспрещении вдовым священникам иметь прислугу моложе 60 лет… о табакокурении и пьянстве, об игре в карты с интересом и без интереса, о занятиях спортом (рыбная ловля, катание на коньках, рысаках, в автомобилях и на аэропланах), об игре в лапту, крокет, городки и на граммофоне». Понятно, что ничего подобного собор не обсуждал, но при отсутствии достоверных сведений подобные газетные курьезы легко принимались на веру.
Впрочем, при большом желании какую-то информацию все-таки можно было найти. В собраниях крупнейших библиотек попадались отдельные выпуски материалов собора. Очень хорошо помню, какое ошеломляющее впечатление произвело на меня чтение некоторых стенограмм где-то в середине 1980-х. Общего контекста дискуссий я тогда не знал, поэтому впечатлило меня не содержание, а уровень дискуссии, готовность слушать оппонента, возможность диалога между людьми разного социального положения и образовательного уровня. А потом грянула перестройка, материалы собора были переведены из Спецхрана, их стали публиковать. В эйфории начала 1990-х казалось, что теперь, когда свобода опять наступила, идеи собора будут реализованы. Но в один поток нельзя войти дважды. Документы собора создавались в иную эпоху и в иной исторической ситуации. Их невозможно использовать в качестве непосредственного руководства к действию. Что имеет смысл заимствовать, так это культуру дискуссии и способность спокойно, достойно и доброжелательно говорить о сложных и спорных вещах. Но этому трудно научиться.
В процессе изучения материалов собора выяснилось еще одно немаловажное обстоятельство. 108 человек (пятая часть участников соборных заседаний) погибли насильственной смертью. На самом деле, скорее всего, погибло еще больше людей — о судьбе многих членов собора у нас нет сведений.