Тыла больше нет.
Андрей Быстрицкий, председатель совета Фонда клуба «Валдай».
Большинство мировых экспертов дружно утверждают, что мир после коронавируса будет иным. В чем-то, безусловно, они правы. Еще старик Гераклит говорил, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Но вообще-то люди консервативны и предпочитают привычное. Даже если жизнь радикально изменилась. И с очень большой долей вероятности мир после нынешних страданий и ужасов в основном вернется на круги своя. Но, подчеркиваю, в основном. Бесследно пандемия пройти не сможет, хотя бы в области иммунитета, как людей по отдельности, так и человечества в целом.
Несколько вещей, которые проявились в ходе этого корона-кризиса довольно заметны. Одни совсем на поверхности, другие скрыты чуть глубже.
На поверхности очевидный, часто обсуждаемый кризис глобализации. Предыдущая ее модель, во многом проводимая США и вообще Западом (но не только ими) исчерпала себя. Причина этого — и ее во многом подчеркнул коронавирус — в противоречии между высочайшей степенью взаимозависимости мира и уровнем, характером его регулирования. Недостаток регулирования во время эпидемии проявился с величайшей силой: международные организации оказались практически бессильны, их функция свелась во многом к раздаче советов.
Ни ООН, ни ВОЗ не имеют достаточно полномочий. Конечно же, это не новость. Достаточно посмотреть на современные вооруженные конфликты, которые не менее, а более смертоносны, чем коронавирус, и убедиться в том, что международные институты в лучшем случае могут доставить какое-то количество гуманитарной помощи в виде риса, но никаких инструментов для реального прекращения вооруженной борьбы у них нет. Поэтому напрашивается глубокий пересмотр всей системы международных отношений, создания более эффективных способов кооперации между странами, развития институтов регулирования. С какой скоростью это произойдет и в какую сторону будет направлено — большой вопрос. Мы можем увидеть как ренессанс международного сотрудничества, так и углубляющееся раздробление мира.
Второе, что на поверхности тоже, — мир захлебнулся в потоке информации. Ориентиры во многом потеряны, отличить правду от лжи крайне затруднительно, особенно с учетом общей неустойчивости информации. Венецианцы, когда вводили карантин, имели ложные представления о природе эпидемии. Но эти представления были устойчивы. Они мало менялись не то что годами, а десятилетиями. Однако они были сравнительно постоянны. Сегодня мы живем в мире сведений, многие из которых устаревают или опровергаются через несколько часов, а то и минут, после их распространения. Я не говорю уж о том, что количество противоречий в распространяемой информации переходит все границы.
Как заметил в свое время Джон Кин, один из ведущих специалистов в области коммуникаций, в результате крайней неустойчивости, сложности и противоречивости распространяемых сведений наступает когнитивный диссонанс, причем не только у обычных граждан, но и в самых рафинированных элитах. А это приводит к растерянности, к стремлению оградиться от пугающих новостей, к желанию переложить ответственность на власти, на лидера, к отказу от собственного критического взгляда на происходящее. Более того, разрушение информационной иерархии — прямой путь к тоталитаризму, к информационной самоизоляции, куда более вредоносной, чем физическая, карантинная. Хотя стоит отметить, что инфокатастрофа, неуправляемость и даже — в некоторых случаях — вредоносность современного мира — вовсе не открытие последних дней. То, что мы потеряли навыки навигации в информационном океане и тут нам грозит настоящее цунами, известно давно.
Еще бросается в глаза и крайне низкий уровень солидарности между странами, элитами, гражданами. Понятно, что рецепт борьбы с вирусом — в изоляции. Но не менее понятно, что главная задача сегодня — при всей ужасности коронавируса как такового — восстановление мировой экономики. Масштабы ущерба трудно пока оценить, но его существенность — очевидна. Пока же ни о каком условном «плане Маршала» для всего мира речи не идет. Более того, усилия международных организаций часто входят в противоречие с устремлениями отдельных стран. Очень наглядно это в случае с США.
Но, повторю, коронавирус не столько создал нечто новое, сколько подчеркнул существующие проблемы. Три года валдайский доклад и, соответственно, Большая ежегодная конференция назывались «Глобализация по-новому: каждый сам за себя». Увы, мы вовсе не хотели оказаться провидцами.
Однако есть и такие аспекты жизни нашей цивилизации, относительно которых весьма затруднительно высказаться вполне определенно. Прежде всего это касается природы человека, его поведения в социуме, системы власти и регулирования в человеческом общежитии.
Коронавирус, безусловно, нанес страшный удар по чувству уверенности людей в своем всемогуществе. Конечно, различные тайфуны и прочие цунами весьма подрывали ощущение стабильности у людей, живущих в регионах, подверженных их воздействию. Хватало страхов и у тех, кто оказался в зоне вооруженных конфликтов. Но это беды в каком-то смысле привычные. По отношению к ним выработался определенный навык и противодействия, и спасения, и повседневного поведения. Коронавирус явился к нам как своего рода фильм-катастрофа, ускоренная версия глобального потепления. Как я уже писал выше, исчез глобальный тыл, ощущение того, что есть место для спасения. Воздействие этого внезапного осознания беспомощности, возможно, будут весьма впечатляющими. Коронавирус пройдет, но вот страх «брошенности», одиночества и отчаяния оставит свой след.
В свое время чума XIV века в Европе привела к серьезным изменениям и в образе жизни, и в отношениях людей. Например, ценность человека сильно возросла, хотя бы потому, что людей стало меньше. Коронавирус, как сейчас кажется, не столь смертелен, как чума 700 лет назад. Во всяком случае будем на это надеяться. Но всё же нынешнее потрясение получилось довольно серьезным.
И потому люди, возможно, изменят отношение к самим себе и к миру. С одной стороны, им потребуется некоторое упрощение мира, ясное осознание того жизненного минимума, без которого само существование невозможно. Это произойдет постепенно, но мы увидим, как осуществится некоторое разделение на то, что обязательно должно быть, и на то, что, может, и желательно, но не необходимо. Это скажется на экономике, приведет к изменению ее структуры, как в отдельных странах, так и в мире в целом.
С другой стороны, могут измениться отношения граждан и государств. Очевидно, что эта стадия эпидемии работает на усиление роли властей. Без них борьба с вирусом невозможна. Граждане полагаются на государства, безропотно отдают им свои права, делегируют полномочия. Те же обещают показать свою эффективность — как в деле спасения жизней, так и в деле спасения экономики. А это, в известном смысле, одно и тоже.
Граждане же во время пандемии проводят своего рода ревизию состояния своих обществ, смотрят на то, с чем они, в реальности, вошли в эту беду и на то, с чем они выйдут. Де-факто это способно привести к перезаключению договоров между обществом и властями. После окончания острой фазы пандемии во многих государствах может измениться структура власти, возникнуть новые политические силы и угаснуть прежние.
Дело еще и в том, что коронавирус возник относительно случайно. Конечно, все знали о том, что вирусы опасны, об этом были сняты десятки фильмов и написаны сотни книг. Но всё равно сравнительно устойчивая картина мира подверглась эрозии. Ощущение защищенности и могущества современного человечества оказалось подорванным. В таких ситуациях могут развиваться две противоположенные тенденции. Одна — направленная на усиление коллективной власти, то есть на укрепление государства, рост желания положиться на авторитеты. Другая — прямо противоположенная, на индивидуализацию, на своего рода анархию. Эрнст Юнгер в романе «Эвмесвиль» описывает некоего человека относительно нового типа и называет его Анархом. Юнгер рассматривает Анарха как своего рода альтернативу государству, поскольку возникают ситуации, при которых гоббсовский Левиафан, оказывается, не справляется со своими проблемами.
Так или иначе, COVID-19 бросил довольно серьезный вызов современным политическим структурам.
Еще один вызов — и это хорошо прослеживается в полемике о коронавирусе — проблема понимания смерти и смертности в современном мире. Последние годы, отчасти под влиянием постмодернистских идей, смерть стала рассматриваться как некая трагическая случайность. Понятно, что рационально все понимают неизбежность смерти. Но каждая смерть трактуется в современном цивилизованном обществе как «преждевременная», как некоторая неудача. Это, кстати, хорошо просматривается в полемике об эвтаназии. Вместе с тем цивилизация не может развиваться без внятного нарратива смерти. Ответ на вызовы и угрозы, понимание героизма и сплоченности, целей развития и системы общественного устройства невозможны без понимания судьбы индивида во всей ее трагичности.
Мир нуждается в переменах. Более того, COVID-19 проявил со всей ясностью необходимость этих перемен. В каком-то смысле коронавирус сравнительно мягкий (при всей своей чудовищности) «заместитель» войны и может послужить триггером изменений. Острая и резкая реакция на пандемию показывает нам, что у многих накопилось своего рода экзистенциальное недовольство нынешним миром, что, конечно же, приведет к изменениям.
Автор — председатель совета Фонда развития и поддержки дискуссионного клуба «Валдай», декан факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ, член Союза писателей.