Как коронавирус меняет культуру общения между людьми.
Карантин и другие вынужденные ограничения свобод, введенные из-за пандемии коронавируса, разделил россиян на два лагеря: самоизолянтов и скептиков. Но даже самые послушные беспокоятся, что «эпидемиологические» ограничения могут остаться надолго. «Ленте.ру» рассказала старший научный сотрудник РАНХиГС, социальный антрополог и фольклорист Александра Архипова.
Свобода или несвобода
« Лента.ру»: Как в разных странах в разное время боролись с эпидемиями? Почему даже сегодня многие до сих пор всерьез не воспринимают опасность коронавируса?
Александра Архипова: Когда болезнь приходила в страну или в какой-то город, то всегда было два разных типа реакции. Это либо максимальные ограничения, запрет на выезд, изоляция. Знаете, откуда пошло слово «карантин»? На итальянском quaranta — это число «сорок». В середине XIV века по Европе прокатилась пандемия чумы. Прибывающие в Венецию корабли должны были на сорок дней бросить якорь за пределами гавани, чтобы не завезти в порт «черную смерть». За этот срок, если кто-то из членов экипажа был инфицирован, болезнь давала о себе знать.
А второй тип реакции — отрицание, ради торговли и экономики. Он встречался и в Венеции. Чтобы не рушить торговые связи, власти убеждали всех, что на самом деле чумы нет.
В 1830-м году в Россию пришла страшная эпидемия холеры. Москва и Петербург закрылись на карантин. Люди умирали. Богатые занимались самоизоляцией в стиле XIX века: запирались в домах на территории города или в поместьях и велели дворникам не пускать к себе чернь. Считалось, что это бедные люди разносят болезнь. В это самое время некоторые английские газеты писали, что в России все преувеличено, а на самом деле не так страшно. И вообще это дикая страна, там дикие нравы. Поверили только, когда холера добралась до Европы.
Реакция на современную пандемию «ковида» в мире точно такая же. Есть предельные скептики и предельные паникеры — две крайние точки отношения к проблеме. Все остальные люди как бы располагаются между ними. Количество скептиков очень сильно зависит от количества заболевших в стране.
Хорошо быть скептиком и говорить, что опасности коронавируса сильно преувеличены. А если даже и не преувеличены, «то они касаются только стариков, а я — здоров и вряд ли заболею»; или «мы все уже переболели коронавирусом еще осенью»
Но скептицизм начинает резко уменьшаться, когда вокруг тебя, вокруг твоих знакомых, знакомых знакомых, то есть в первом и втором ближних кругах начинают появляться реальные люди, которые заболели или, не дай бог, умерли. Есть такое социологическое понятие not in my back yard («только не на моем дворе»). Люди начинают реагировать на какие-то изменения, когда неприятность буквально приходит на их «задний двор», то есть в предельное личное пространство. До тех пор, пока ситуация с коронавирусом касается людей нам незнакомых, число скептиков будет сохраняться. Так было и в других странах, сегодня охваченных эпидемией. Но пока эта несоразмерность — когда в одних странах уже творится ужас, а в других еще все спокойно, — позволяет смотреть на ситуацию свысока.
Когда люди понимают, что опасность уже пришла «во двор», то к ограничениям, затрагивающим свободу, относятся как к спасению?
Мы сейчас в режиме реального времени наблюдаем процесс пере-сборки общественного блага. Ограничения свободы, карантин — это ведь не только принудительные меры государства. Еще до распоряжения мэра Москвы и до выступления президента было много людей, которые добровольно сидели в изоляции и всячески призывали к этому остальных.
В 1760 годах в Англии бушевала оспа, было много жертв, особенно среди детей. В этот момент против натуральной оспы появилась вакцинация — людям прививали коровью оспу, которая считалась менее опасной и давала иммунитет. Возникла общественная дискуссия, которая длилась не один год, основанная как раз на этой переоценке общественного блага. Образованные люди, в том числе английская интеллектуальная и политическая верхушка, требовали, чтобы все привились для создания иммунной защиты. Сторонники прививок говорили, что мы должны прививать детей, должны прививать себя и тем самым спасти мир, создать искусственную преграду болезни.
Королева Виктория привила себя и своих детей, тем самым подав пример. Однако в это же время появилось много людей, которые отказывались от прививок, полагая, что это может быть опасно детям. Они считали, что государство не имеет права вмешиваться в этот вопрос. Возникло первое движение против прививок. Английское правительство установило огромные штрафы для отказников. Начались бунты против вакцинации. Все закончилось введением уголовного наказания. И только после этого распространение оспы удалось остановить. То есть вопрос, «можно ли для общественного блага хотя бы на время ограничивать права», стоит ребром уже давно. Единственное важное отличие современной пандемии от других случаев — это то, что она одновременно, где-то с небольшим зазором, охватывает практически все страны. И можно в живом режиме наблюдать, как перестраивается мир.
Балконное гестапо
Сегодня что конкретно изменилось?
Социальная адаптация идет всегда. Было бы иллюзией считать, что человек, как некое дикое животное, раз и навсегда приспособился к природным условиям. Нет, это непрерывный процесс. Момент, когда бабушка 75 лет берет смартфон и начинает учиться им пользоваться — тоже социальная адаптация. Это способ, позволяющий человеку привыкнуть к новым условиям.
На фоне пандемии новые формы появляются стремительно, потому что меняется мир вокруг. Сейчас мы зафиксировали три типа практик по взаимодействию между собой. Первый тип — низовая солидаризация. Люди начинают объединяться и помогать друг другу. Классический пример для России — объявления в подъездах: «Дорогие пенсионеры, не ходите в магазины, там опасно. Позвоните по телефону, мы принесем вам еду». Кто-то помогает мамам занимать детей. Подобные практики солидаризации — содержательны, речь о реальной помощи.
Есть ритуализированные практики. В странах Европы, где большое количество зараженных и больницы переполнены, в Италии, Франции, Испании, Швейцарии и во многих других, в 8-9 утра начинают массово аплодировать с балконов медикам.
Бывает и наоборот — антисолидаризация. Это истории про то, как с людей в метро и в других публичных местах срывают медицинские маски. Или оскорбляют тех, кто их носит. Мы зафиксировали единичные случаи и в России.
Почему это происходит?
Это агрессивное действие показывает окружающим, что человек излишне наводит панику. А мир совсем не меняется, и не нужно стремиться нарушить стабильность.
Наконец, третий тип — практики надзора и контроля. Это относится к вопросу о перераспределении общественного блага. Людям свойственно стремиться контролировать тех, кто, по их мнению, нарушает общественное благо, является таким «безбилетником».
То есть пользуется незаслуженными привилегиями?
«Безбилетник» — социологический термин. Это, например, те, кто учит детей в государственной школе, ходит в поликлинику, но при этом не платит налоги. И сейчас во многих странах появился низовой контроль граждан за нарушителями карантина. У нас до последнего времени ситуация была выражена очень слабо, не публично. Однако из интервью я знаю о людях, которые сами по доброй воле брались отслеживать перемещение своих знакомых и знакомых знакомых, вернувшихся из Европы. Если те нарушали режим самоизоляции, то сообщали об этом в соответствующие органы. Потому что нарушители могут быть заражены, а значит, нанести урон другим. Постепенно такая стратегия может стать более массовой.
Например, в Испании люди сидят в карантине уже не первую неделю. Им точно так же, как и москвичам, запрещено выходить из дома. Можно только на расстоянии ста метров от дома выгуливать собаку, ходить в ближайший магазин и выносить мусор. Испанцы очень много тусуются на балконах или на крышах домов. Если некоторые испанцы видят, что по улице идет человек, то начинают свистеть, кричать, обзывать. Это явление получило название «балконное гестапо».
Ассоциация с фашистским гестапо?
Совершенно точно. Это уже не просто практика низового контроля, а публичное шельмование. По-русски это называется «доска позора».
Как самоизоляция сказалась на бытовой жизни россиян?
Жители крупных городов попали в ситуацию социальной автономизации. Наша привычная социальная сфера разрушается, большинство перешли на удаленную работу. Это создает в жизни каждого из нас ворох новых интересных практик. Грубо говоря — можно ли читать лекцию, сидя в пижамных штанах перед монитором? То есть повседневность меняется.
Неизбежно, когда все закончится, эпидемия пойдет на спад, то встанет вопрос — захотим ли мы вернуться в старую реальность? Должен ли преподаватель ехать в одну сторону полтора часа, чтобы прочитать лекцию в живом классе студентов, а потом еще тратить полтора часа на дорогу обратно? Кто-то предпочтет пижамные штаны. То есть загнать народ обратно будет не так-то легко.
Насильственная виртуализация способна вызвать очень интересные эффекты. Изменится структура университетов, которая в основном ориентирована на преподавание в физическом пространстве, встанут вопросы, нужны ли маленькие группы слушателей, нужны ли аудитории, нужны ли раздутые администрации.
Психологически люди уже адаптировались к «заточению»?
В России, особенно в Москве, люди сидят на самоизоляции больше пяти недель, а преподаватели и студенты и того дольше. Самоизоляция — тяжелая штука, и полностью ее вынести нельзя. Мы провели небольшой анонимный дистанционный опрос жителей крупных российских городов о том, нарушают ли они режим самоизоляции и что заставляет их это делать. Участвовали 320 человек. И предварительный анализ показал, что на первом месте из причин нарушения режима самоизоляции — это необходимость двигаться, невозможность находиться в одной комнате. Люди убегают ночью в лес, чтобы обрести движение. На втором — необходимость купить что-то, чего нет в ближайшем магазине. Проблема с доставкой ни для кого не секрет. И на третьем — необходимость заботы о пожилых родственниках. Но это, повторюсь, пока предварительные результаты.