Гражданско-медицинский авторитаризм. «Система подошла к порогу»: эксперты Глеб Павловский и Александр Баунов о судьбе России и Путина.
Пандемия коронавируса вынудит российскую власть искать новое решение «проблемы 2024» — вопроса сохранения себя после четвертого президентского срока Владимира Путина. Приступая к конституционной реформе, Кремль отверг идею передачи власти даже по образцу 2008 года, не говоря о 1999-м. Но сможет ли он устоять на этом курсе? Непредвиденные сложности на пути «обнуления» и подсказки, которые дает власти сама пандемия, обсудили главный редактор Carnegie.ru Александр Баунов и политолог, публицист Глеб Павловский. Znak.com публикует тезисы их беседы.
Пленник незаменимости
Если для демократий смена лиц по итогам выборов означает лишь смену лиц, то для авторитаризма такая смена сопряжена с риском конца самой системы. В марте 2020 года Владимир Путин подтвердил эту особенность автократий, отметил Александр Баунов в своей статье «Страх Перестройки-2. Почему Путин отверг сложные схемы трансфера власти». По мнению автора, согласившись на обнуление своих президентских сроков и с теоретической возможностью остаться у власти до 2036 года, Путин обнажил главный страх нынешнего российского руководства. В передаче власти в 2024 году даже надежному, проверенному преемнику в Кремле теперь видят неприемлемые риски демонтажа путинской системы и, как следствие, нового геополитического поражения России.
Баунов проводит параллели с историческим периодом Перестройки, который был начат с приходом Михаила Горбачева. А закончился не просто поражением Советского Союза в «холодной войне», а «крупнейшей геополитической катастрофой XX века», как трактуют это сам Владимир Путин и та часть российской элиты, которая видит в путинском режиме частичную реинкарнацию СССР. Отсюда боязнь снова «потерять страну», передав ее человеку, который не сможет ее удержать, как это уже случилось 30 лет назад. А то и вовсе окажется «предателем», каковым в глазах многих был и остается Горбачев. Соответственно, главной задачей становится не допустить прихода нового Горбачева и Перестройки-2.
Причем нынешних кремлевских обитателей, как оказалось, не слишком убедил в целом успешный опыт тандемократии 2008–2012 годов. Дело не только в возрасте, в котором Владимир Путин будет в 2030-м, а тем более в 2036 году. Гораздо больше самого Путина тревожит риск возникновения в России двоевластия, о чем он прямо и не раз сказал в разных аудиториях, обсуждая с ними детали своей конституционной реформы. Действительно, тень двоевластия мелькнула даже в годы президентства Дмитрия Медведева, абсолютно лояльного и полностью контролируемого. Хотя и Путин тогда был в другой форме, и экономика была на пике, и между властью и обществом существовал известный консенсус, скрепленный идеей «стабильности». И в игре с Западом, которая для Кремля была и остается в числе главных забот, ставки были другими.
Теперь же в обществе вызрел запрос на перемены, власть это признает и отвечает лозунгом о «прорыве». Но, по-видимому, сама же усматривает в этом пугающие ее параллели с перестроечным «ускорением», которое в середине 80-х пришло на смену брежневскому «застою».
Из этого противоречия между настроениями граждан и страхами элиты Путин нашел, как ему могло показаться, единственно возможный эффективный выход: избежать рискованной биполярности власти, остаться у руля и, раз потребовались перемены, провести их самому. То есть «стабильность» и «прорыв» совместить в «прорыв и стабильность». Легитимация идеи вылилась в конституционную реформу, новое конституционное оформление режима, уже давно не унаследованного от Ельцина, а именно что путинского.
Развивая тезис о невозможности Путина даже отойти в сторону, а не просто уйти, Глеб Павловский указал на «накопленную роль» нынешнего главы российского государства. Речь о тех неявных функциях, которые закрепились за Путиным за 20 лет пребывания у власти, не только на посту президента. К примеру, напомнил политолог, со времен своего премьерства при Медведеве, когда утвердилась кудринская концепция «кубышки», Владимир Путин остается еще и «всероссийским банкиром», на работе у которого состоит номинальная глава Центробанка. Если связать это с еще одним фантомным страхом конца 80-х, когда «посыпавшийся» СССР был вынужден пойти с протянутой рукой, становятся особенно хорошо объяснимы столь трепетное отношение сегодняшней российской власти к национальной «финансовой подушке» и скупость Кремля в период пандемии, тут же заметил Баунов.
«Эта роль, этот статус главнокомандующего, банкира, мировой фигуры, центра идентичности и номинатора нации — она, конечно, непередаваема, по крайней мере так прямо, как это было в 1999 году. Сама передача, которая не может быть одноактной, уже в первой фазе порождает неразрешимые проблемы, значительно более неразрешимые, чем в тандеме 2008–2012 годов. Это как ремонтировать космический аппарат на ходу при взлете — появляются просто нерешаемые проблемы, которые делают фронтмена системы не просто незаменимым, а пленником этой незаменимости», — сказал Глеб Павловский.
Нельзя вернуться к весне
Но в момент, когда Путину пришлось на ходу менять планы относительно 2024 года, возникла пандемия, которая, по выражению Павловского, создала в России «шекспировскую ситуацию». Ее никак нельзя было предвидеть, но она сразу вошла внутрь всего того, чем была увлечена власть в феврале и первой половине марта. Возможно, Путин какое-то время рассчитывал на везение, которое обычно приписывают ему самому, равно как и на некое восточноевропейское везение, которое проявилось в этой пандемии. Чтобы далее, на гребне волны, решить вынужденно отложенный вопрос с голосованием по Конституции. Но, похоже, теперь становится ясно, что сдавать карты придется снова — с вопросом, как пандемия повлияет на ход грубого «обнуления», начатого взамен отмененного трансфера. И не стоит ли вернуться к варианту трансфера, несмотря на страх Перестройки-2?
«Путину пришлось отступить в тень и благо, что он догадался это сделать, хотя окружение его скорее на это не настраивало, — соглашается Глеб Павловский. — В итоге произошло удивительное: губернаторы, которых фильтровали на неспособность к лидерству, воспитывали в них это, отбирали специально таких, кто не может стать политическим деятелем, оказались вынуждены ими стать. Возникла территориализация системы, хотя ей это глубоко чуждо. Возникли Москва с Московской областью как эталон регионального поведения в создавшейся ситуации. Это нелегко потом будет спрятать в мешок».
По его мнению, не сегодня замечено, что в Кремле боятся потерять совсем другую страну. Реальная страна в критической ситуации начала справляться без многих институтов, связанных с режимом: оказались не особо нужны ни Дума, ни федеральные партии. Даже глава правительства Мишустин стушевался еще до того, как заболел, и его преемник Белоусов тоже не блещет лидерством, а это очень важный момент, на который реагируют люди, обращает внимание Павловский. «Я думаю, после всего этого уже нельзя просто вернуться к весне», — полагает эксперт.
Непонятно, как сейчас звать людей на какой-то референдум, ведь у людей возникло стойкое ощущение, что им остались должны, продолжил рассуждения Александр Баунов. Персоналистские режимы, по сути, держатся на обмене значительной части прав и свобод на безопасность, на понимание, что в какой-то критической ситуации персоналия во главе режима начнет в интересах народа действовать своей железной рукой. Но как быть, если этой весной граждане увидели вовсе не тот стальной кулак режима, который орудовал прошлым летом в Москве. Хотя сами проявили неожиданно высокий уровень дисциплины в условиях, по сути, рекомендательного карантина. Отсюда вопрос: не будут ли вслед за де-факто истребованными назад полномочиями регионов истребованы назад и отданные когда-то права и свободы?
«В какой-то мере это напоминает поздний Советский Союз, с его разочарованностью, когда власть не смогла ни накормить, ни дать безопасность и защиту от войны. Сейчас мы тоже видим нарушение двух-трех важных пунктов», — подчеркнул Баунов.
Перед «войнами выхода»
Раздраженное разочарование властью действительно есть, но вряд ли аналогия с поздним СССР все же уместна, не согласился Павловский. К тому же, по его мнению, система может воспользоваться новыми опциями, которые дала пандемия.
«Появилась новая роль, которой до этого не было. Роль научно-медицинского авторитета, который говорит, что надо делать. И даже если он не говорит это публично, многие решения, принимаемые властью, очевидно, восходят к конкретным авторитетам из этой среды. Эта роль тоже не уйдет», — привел пример политолог.
Питательной средой для него станет страх перед «второй волной», уже осенью вернуться к весенним ужасам. Это будет очень мощным политическим мотивом, который использует власть, и, кстати, не только в России.
Сугубо российской проблемой может оказаться неспособность власти к принятию точных и быстрых решений, которые потребуются в экономике и социальной сфере. Ситуация может осложниться тем, что Глеб Павловский назвал «войнами выхода». Начнутся, а точнее, уже начались поиски тех, кто в период пандемии «слишком высунулся». Плюс никуда не делись аппетиты коррумпированных силовиков, которые из-за коронакризиса потеряли значительную часть ренты. Система подошла к порогу, за которым будут тяжелые испытания для нее самой, предупреждает Павловский. Если система сожрет своих собственных компетентных функционеров и это отразится на жизни людей, аналогии с поздним СССР, к ужасу власти, станут полнее.