Богу Богово, кесарю кесарево.
Владимир МОЖЕГОВ, публицист, журналист, сценарист, редактор.
Мы не можем позволить себе превратить Церковь в музей или любоваться ею как позолотой на государственном гербе, поскольку нуждаемся в ней так же, как в ежедневном общении со своей семьей и друзьями. Это все неизбежно, как дыхание и сама жизнь. Но это значит также, что прежде всяких усилий по обновлению Церкви нужно снова и снова пытаться осознать масштабы подобной миссии и осмыслить ее исторические пути.
Что есть государство? Где его начало в духовном пространстве (в котором только и существует Церковь)? Бог, как мы знаем, не творил государства, Бог насадил Сад. Государство возникает уже за стеной Сада, по ту сторону Божьего замысла о человеке. И если мы хотим увидеть первый образ государства в Библии, то, вероятно, обнаружим его в образе ангела с огненным мечом, заграждающего Адаму путь в рай.
Итак, государство — в большей степени человеческое изобретение, хотя, конечно, и у него, как у всякой мировой реальности, есть свой ангел, своя бессмертная идея. Этот ангел — справедливость, эта идея — идея порядка. Духовная функция государства — сдерживать человека от хаоса раздирающих его страстей, с одной стороны, и не пускать в закрытый от него небесный рай — с другой. Ветхий Завет скорее благожелателен к этой государственной «функции удерживающего», хотя дух пророков и непосредственного духовного Закона ставит гораздо выше.
Ветхий Завет устанавливает теократический идеал. Моисей, духовный вождь народа, прежде всего — Божий пророк. После Моисея избранным народом правят Судьи — прямые каналы воли Бога. Позднее, вследствие все большего развращения народа, перестающего слушать голос Бога, Творец позволяет ему выбрать себе царя «как у прочих народов». Царь — это уже опосредованная теократия (впрочем, и царь может оказаться пророком, как это видно в образе второго иудейского царя Давида).
Новый Завет не дает никаких оснований заподозрить Христа в стремлении к обладанию земной властью. Особенно красноречив момент искушения в пустыне, когда сатана предлагает Спасителю «все царства мира».
Пафос Евангелия — пафос отнюдь не государства (которое есть всегда ограничение), но духовной свободы: «истина сделает вас свободными», «стойте в свободе… и не подвергайтесь опять игу рабства», «не можете служить двум господам», и наконец, совсем определенно: «отдавайте Богу богово, кесарю кесарево».
С другой стороны, Христос не отрицает и не осуждает государство, но принимает все земные установления до тех пор, пока они не покушаются на душу человека и его свободное самоопределение (все, что они говорят вам, делайте, по делам же их не поступайте). Даже из известных слов ап. Павла о начальнике, который «не напрасно носит меч», вовсе не следует необходимость сближения Церкви и государства. Наоборот, Христос отказывается стать земным царем. И в конце концов ведь именно высшая религиозная и государственная власть приговаривают Его к смерти.
Таким образом, можно сказать, что Новый Завет по вопросу о земной власти вступает в некоторое противоречие с Ветхим (что и естественно: Христос есть радикальное преодоление и преображение земной природы, в том числе и природы государства). Можно сказать также, что со времени Христа государство явно обнаруживает свою двусмысленность, посюсторонность и ограниченность. Христос вновь открывает человеку закрытые от него ранее врата рая. Отныне государство может до определенной степени помогать человеку, дисциплинируя его и утверждая в началах пути к Царству Небесному, но и становится стеной на дроге человека к этому Царству.
Итак, «всякая власть от Бога», с одной стороны, и «дам тебе все царства, если поклонишься мне» — с другой, мы ощущаем правду обоих утверждений (Дух Божий ушел, дух от Бога (т. е. дьявол) пришел — как в истории царя Саула). Действительно, всякая власть промыслительна, с одной стороны, и всякая же власть греховна — с другой. Управляема Богом, с одной стороны, искушаема дьяволом — с другой. Отношения государства и Христа, возможно, идеально описывает пушкинское стихотворение про часовых у креста, из которого стоит, пожалуй, привести пару строф:
…Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим — поставлено на место жен святых
В ружье и кивере два грозных часовых…
Иль мните важности придать царю царей?
Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим…<…>
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
и, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
Таким образом, с точки зрения мистической (сакраментальной) природы Церкви, ее сближение с государством есть шаг в высшей степени неоднозначный. Однако в момент этого рокового шага не видно никакой рефлексии церковного сознания. Решая в это же самое время сверхсложные богословские задачи (догмат о Троице, христологические споры и т. д.), Церковь кажется совершенно спокойной в вопросе своих новых отношений с государством. Что позволит Гарнаку, одному из крупнейших некогда историков христианства, сказать о Церкви, что она, «подобно невесте с богатым приданым, ожидала полубессознательно, но полная стремлений, царственного жениха».
В IV веке церковный историк Евсевий, человек приближенный к власти и склонный к компромиссам, уже утверждает, что «христианская Римская империя есть земное отражение Царствия небесного». Блаженный Августин, осуждая языческие государства, говорит о христианской империи как о «земном теле Церкви». А Иоанн Златоуст, стремясь подчеркнуть духовное превосходство Церкви над государством, поучает: «Императору вверены тела, а иерею — души».
Однако судьба самого Златоуста (осужденного собором епископов и умершего в ссылке) самым печальным образом свидетельствует о настоящем положении дел в христианской империи.