Владимир МОЖЕГОВ, публицист, журналист, сценарист, редактор.
Но будем судить художника по тем законам, которые он сам для себя ставит. Попробуем осмыслить произошедшее в простой и ясной библейской системе координат (а также с точки зрения самих церковных установлений и канонов). То, что происходит между империей и Церковью в «симфонии», подобно тому, что происходит между мужем и женой в браке. Двое становятся «одна плоть», тело жены становится телом мужа (именно так понимает Церковь мистическую природу брака). И сама теория «симфонии» есть, по сути, свидетельство официального брака Церкви с империей. Итак, Церковь, невеста Христова, окончательно поселившись в имперском дворце в VI веке по Р. Х., становится официальной законной женой императора.
В библейской истории произошедшему можно найти, пожалуй, только один аналог. Когда-то Адам, соблазненный посулом змея (будете яко боги), уходил из первозданного рая. Теперь же Церковь (новый человек, новая Ева), соблазненная сверкающим имперским венцом власти над миром, уходила из бескрайнего Божьего мира в золотую клетку Империи… Так, подобно иудеям, отвергшим своего Мессию, Церковь оставляет свою первую любовь. И подобно же иудеям, в течение почти двух тысяч лет оказывается не способна осознать своего рокового шага и осмыслить свой трагический опыт. (Как мы знаем из учения Церкви, человеческая природа затмевается в результате грехопадения, не в этом ли затмении духа причина отсутствия малейшей рефлексии Церкви по поводу своего рокового шага?)
Реакция
Однако отсутствие рефлексии не означает отсутствия реакции. Пусть не на уровне мысли, но на уровне воли реакция была, да еще какая! Исход монашества, молчаливый уход «назад в катакомбы» (в новых условиях — в пустыни) той самой «соли земли», не желающей служить двум господам и разменивать жемчужину Царства на дворцы кесаря. Исход неизбежный и неизбежно двусмысленный. Монах уходит из города, где Церковь разлагается в своих слишком тесных отношениях с империей, в пустыню, где его дух — один на один с Небом — может восстановить поколебленную вертикаль связи человека с Богом. Но по сути своей исход этот — лишь новая поляризация, исход очередного «избранного народа», теперь уже внутри самого христианства.
Добровольное девство монахов, несомненно, сохранило и спасло Церковь в ее слишком тесных отношениях с империей, слишком опасных сближениях правды с ложью. Однако семя избранности и разделения, которое несет в себе монашество, станет основанием не только вершин христианского духа, но и новых катастроф христианства. Не раз в его истории бывало так, что один человек (как правило, монах) спасал Церковь в ее компромиссах с властью. Но и большинством ересей и духом нетерпимости и фанатизма Церковь обязана именно монашеству. Фанатичное зелотство монахов против утопающей в гедонизме иерархии — это противостояние останется в Церкви уже навсегда.
И как когда-то еврейство для языческого Рима, монашество станет отныне камнем преткновения, тем ядром Церкви, которое государство никогда не сможет расколоть до конца, хотя и попытается не без успеха приручить (очень скоро монахи займут главные места в церковной иерархии).
С монашеством будет связан и самый тяжкий кризис Восточной церкви — кризис иконоборчества (который не напрасно зовут также «монахомахией»). В одном из важнейших своих аспектов иконоборчество — война государства с Церковью за первенство и власть над душами. Государство обрушивается на монашество как на единственную, сохраняющую внутреннюю независимость, не до конца детерминированную им реальность. И к тому же имеющую огромный авторитет в народе.
Ревность к духовной власти Церкви — вот главная побудительная причина гонений, которые развернули императоры-иконоборцы. Все остальное (включая догматическую сообразность иконы и даже материальные богатства монастырей, думается, вторично).
Два века иконоброрчества — это настоящая война, объявленная императорами монашеству. Монахи будут объявлены вне закона, на них попросту будет развязана охота. В конце концов, победа останется за монашеством. Но победа с точки зрения христианства весьма двусмысленная. Реакция едва ли не превзойдет своей жестокостью само иконоборчество. А святые императрицы Ирина и Феодора останутся в истории не только как восстановительницы иконопочитания, но первая как мать, ради власти приказавшая выколоть глаза собственному сыну, а вторая — как палач ста тысяч антигосударственников-еретиков павликиан, «одних предав мечу, других потопив в море, прочих распяв на крестах»… Торжество православия (так назовут на Востоке победу над иконоборцами) станет скорее торжеством иудейского закона «око за око, зуб за зуб».
И именно во время иконоборческого кризиса Запад, защищая свои иконы и монастыри, осознает себя как отдельный мир и венчает своим императором короля франков Карла. Формально папы венчают Карла, не признав восхождения на византийский трон женщины — императрицы Ирины. Формально Карл станет императором единой Римской империи, но ясно, что это уже другой мир и выход на финишную прямую к расколу. (С избранием Карла Великого Римский папа обретет опору в своих притязаниях на власть во всей Церкви.) Иконоборческий кризис открывает новую страницу истории христианства — историю раскола.
И до сих пор монашество остается стеной, с одной стороны, перекрывающей дороги к единству христиан, с другой — оберегающей дух христианства от окончательного размывания в компромиссах. Неустранимый парадокс для всех, кто ищет легких ответов!