Обновленчество а России и его лидеры.
Владимир МОЖЕГОВ, публицист, журналист, сценарист, редактор
Все сегодняшние попытки церковных обновлений растут из того же ствола и страдают теми же родовыми болезнями, что само движение Обновления первой половины ХХ века.
Крайне несправедливо мнение, считающее обновленчество лишь проектом ГПУ «для развала церкви изнутри». На самом деле обновленчество было мощным движением внутри самой Церкви (среднего ее звена, разбуженного революционным подъемом), ответом на львиный рык Толстого и «Церковь в параличе» Достоевского. Движение это было демократическим по сути, интеллигентским по составу, спонтанным по природе и разнородным по содержанию. Оно представляло собой конгломерат разрозненных общин, не имевших ни общего центра, ни платформы и зачастую враждовавших между собой. Совершенно разными были и лидеры движения. Упомянем лишь нескольких, самых ярких и характерных. Упомянем, поскольку типажи эти универсальны и мы без труда обнаружим их и в сегодняшней церковной реальности.
Начнем с лучших.
О. Александр Боярский — убежденный христианский социалист, пламенный идеалист и рабочий проповедник, выступавший за исключительно мирные методы борьбы со злом. Единственный из ведущих лидеров обновленчества, закончивший жизнь как мученик. Государство, которое захотело бы жить по христианским принципам, не просуществовало бы и трех дней — его убеждение.
Епископ Антонин (Грановский) — крупный ученый-библеист, творец литургической реформы, пожалуй, единственный из обновленцев, чьи декларации о необходимости реформ не разошлись с делом[9].
Будучи защитником строгого аскетизма, клеймил обновленцев за нападки на монашество и моральное разложение. «Я приехал посмотреть нового Лютера, а увидел нового апостола Павла», — сказал о нем один немецкий пастор.
На другом полюсе — митрополит Николай Платонов, хозяин Ленинградской епархии, всю жизнь метавшийся от черносотенных лозунгов к речам о «народной свободе», от гонителя живоцерковников до ярого обновленца, от священника до антирелигиозного пропагандиста. И закончивший мятежную, как сама эпоха, жизнь примирением с Богом.
Одиозный о. Владимир Красницкий — организатор Высшего церковного управления (ВЦУ) и партии «Живая Церковь» (прямых аналогов ВЦИК и ВКП(б)), на короткое время ставший настоящим диктатором ВЦУ в центре широко разветвленной сети, действующей на всей территории СССР.
Оба полюса обновленчества объединяет его духовный вождь Александр Введенский — человек двойственный, как и все движение. Внук крещеного кантониста, друг Мережковского и Гиппиус, поэт, музыкант, любитель денег и женщин, пламенно верующий и без памяти самовлюбленный честолюбец. «Человек умный, но авантюрист» — лучшая его характеристика. Плоть от плоти Серебряного века, этот «александр блок от православия» исповедовал литургическое опьянение, солнечное, мистериальное христианство, экстаз как высшую форму молитвенного воспарения. «Важнее всего в Церкви Сам Христос!» — восклицал он. Но важнее даже «мистериального Христа» для самого о. Александра была, увы, политика. Политика! — она и стала главной ахиллесовой пятой обновленцев. И вот отчего движение потерпело законный и ожидаемый крах. Ибо «обновление Церкви надо делать чистыми руками. Себя прежде обновить надо», — как заметил однажды о Введенском епископ Антонин, — лучшая, пожалуй, эпитафия обновленчеству.
Однако между путями церковного консерватизма, ищущего спасение от кошмарной реальности во внутренней клети (олицетворением чего был патриарх Тихон), и революционным энтузиазмом обновленцев был, возможно, и третий путь, совершенно (в лучшем смысле слова) аполитичный и потому подлинно христианский, который олицетворял митрополит Петроградский Вениамин. Консерваторы ненавидели большевиков, либералы мечтали о конкордате с ними, а владыка Вениамин говорил о большевиках следующим образом: «Поскольку они люди наиболее морально слабые, тем более нуждаются в жалости». Во время голода в Поволжье, когда вопрос о сдаче церковных ценностей разделил церковных демократов и консерваторов, он занял позицию, близкую первым: Церковь должна пойти на добровольную жертву, она будет нищей, но безмерно прекрасной в своей нищете.
Будучи приглашен в «Помгол» (Комитет помощи голодающим), митрополит Вениамин своей речью о единении перед лицом общей беды так растрогал большевиков, что те провожали его, склонившись с непокрытыми головами, а в большевистских газетах появились о нем восторженные статьи. Но у Москвы были совсем другие планы относительно Церкви, и в планах этих обновленцы приняли живое участие. Церковный переворот, организованный Введенским и Красницким под чутким кураторством Евгения Тучкова (руководящего работника ЧК по церковным делам), все изменил. Митрополит Вениамин был арестован и вскоре расстрелян, а обновленческое движение, навсегда запятнавшее себя этим предательством, потеряло всякий авторитет в народе.
Справедливости ради нужно сказать, что лучшие из обновленцев и здесь пытались спасти честь движения. О. Александр Боярский выступил на процессе с горячей поддержкой митрополита Вениамина, епископ Антонин не обинуясь назвал Красницкого «подлым интриганом», Введенского «моральным вырожденцем», а созданное ими ВЦУ — «шайкой проходимцев». С испугом поглядывал на Красницкого и сам Введенский, замечая при случае, что не понимает, как мог такой человек, бывший черносотенец и типичный бюрократ по повадкам, оказаться среди них, интеллигентов (в глубине души, впрочем, прекрасно понимая, кто дает зеленый свет движению).
Итог обновленческого движения оказался двояким. В части демократизации Церкви оно потерпело полное фиаско. Что же до сотрудничества с большевиками, то эти его традиции были целиком восприняты патриархом Сергием (Страгородским). Со стороны консерваторов принятие сталинского государства оказалось шагом столь же органичным, как и принятие революционных преобразований — демократами. Судьба Церкви в СССР, в сущности, мало чем отличалось от ее положения при византийских императорах. И владыка Сергий — великий знаток истории Церкви — это прекрасно понял.
Что же касается самого обновленчества, то оно лишь повторило судьбу революционной интеллигенции. Как идеализм первой не устоял в жестоких схватках с реальностью и был в конце концов принесен в жертву политике, так и судьбой второй стал моральный крах. И если конечной точкой революционной интеллигенции оказался Ленин, а выводом из последнего Сталин, то конечной точкой обновленчества закономерно стало сергианство. Но кто знает, если бы обновленцы оказались нравственно сильнее и не дали втянуть себя в игры чекистов, не пошла бы история Русской церкви по иному пути — пути митрополита Вениамина, а не патриарха Сергия?