Познаваемость Бога.
Карл Барт
Проблематика, в которую мы как верующие ввергнуты Богом, столь же мало поддается абстрагированию, сколь и порядок творения, в рамки которого мы помещены Им же; но одно должно быть понято из другого и вместе получить объяснение в Боге.
При ином подходе мы впадаем из одного мирского мудрствования в другое. Наше «да», как и наше «нет», несет свою ограниченность в самом себе. Пока Бог остается тем, кто уготовляет нам и тамошний покой, и еще большее здешнее беспокойство, для нас будет очевидным, что в мире ни наш покой, ни наша тревога не могут стать — при всей их необходимости — последней точкой зрения.
То иное, что мы подразумеваем о Царстве Небесном в наших мыслях, словах и делах; то иное, явления которого мы жаждем, устав от притч и подобий, — это не только нечто иное, но и совершенно иное: иное Царства, называемого Царством Бога. Сила тезиса и сила антитезиса коренятся в изначальной, абсолютной порождающей силе синтеза. Тленное — вовсе не предварительная ступень на пути к нетленному. Напротив, когда говорится, что «тленному сему надлежит облечься в нетление», это следует понимать так/что желанное для нас одеяние нетления есть постройка Бога, «жилище на небесах, дом нерукотворный, вечный» (2 Кор 5:1).
Царство Небесное — это вещь для себя, как и его обетование, его откровение, полнота его присутствия; разумеется, оно не останется и не может оставаться существующим лишь для себя. Так же и конечная цель истории, telos, о котором говорит Павел в 1 Кор 15:23-28, есть не очередное историческое событие в ряду прочих событий, но сущность Бога в истории, Его сокрытое от нас, но явное для Него самого и просветленного Им взгляда величие. Ведь греческое слово telos означает не столько «конец», сколько «цель». Однако царство целей принадлежит к явлениям высшего порядка и не может вместиться в нашу пространственно-временную схему. Синтез — только в Боге, и только в Боге мы можем его найти. Если мы не обретем его в Боге — значит, не обретем нигде. «Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор 15:19).
Ибо истина творения и спасения в том и заключается, что Бог — это Бог, что Его имманентность означает одновременно и Его трансцендентность. «Плоть и кровь не могут наследовать Царства Божьего» (1 Кор 15:50). Тварность и откровение сынов Божьих взаимно исключают друг друга. Повторим еще раз: синтез можно найти только в Боге, но в Боге его действительно можно найти: синтез, в котором мы подразумеваем тезис и ищем антитезис. Как замечательно удачно выразился Трельч34 в книге «Социальные учения христианских групп», «сила потустороннего есть сила посюстороннего». А мы добавим: это сила утверждения и еще большая сила отрицания. Как наивность, так и критичность, с которыми мы противостоим во Христе низшему порядку вещей, проистекают равным образом из порядка высшего, составляющего с низшим единство в Боге и только в Боге. В силе воскресения — возможность, оправдание и необходимость как наивности, так и критики.
Воскресение Иисуса Христа из мертвых потому представляет собою движущую мир, а вместе с ним и нас силу, что, оно есть явление в нашей телесности иной телесности, совершенно другого (totaliter aliter — яснее выразиться мы не можем) порядка. Вспомните об изображении в Изенхаймском алтаре и о том недоумении, с которым историки искусства обычно пишут о нем. Вот об этом-то мы и говорим! Святой Дух Пятидесятницы потому и был Святым Духом, что не был духом человеческим даже в наилучшем и чистейшем смысле, но — horribile dictu — явился при шуме с неба и при смятении собравшегося народа опустился на апостолов в виде огненных языков. Он пришел «вертикально с неба», как удачно комментирует это место Цюндель.
Следовательно, мы потому и верим в смысл некогда установившихся отношений, а также в эволюции и революции, в реформы н обновление прежних связей, в возможность товарищества и братства на земле и под небесами, что ожидаем прихода совершенно иных вещей, а именно: нового неба и новой земли. Мы потому и тратим силы на решение банальнейших ближайших задач, а также на создание новой Швейцарии или новой Германии, что ожидаем сошествия велением Божьим с небес нового Иерусалима. Мы потому и способны с таким мужеством терпеть или, наоборот, разбивать ограничивающие нас рамки, оковы и несовершенства века сего, что т терпя или разбивая — мы предвидим наступление грядущего века, в котором «последний враг истребится — смерть»37, ограниченность как таковая.
Мы именно потому и обладаем свободой наивно простодушного или критического отношения к Богу, что так или иначе перед нашим взором стоит день Господень, когда Бог будет все во всем. Всегда — сверху вниз, и никогда — наоборот, если только мы хотим правильно понять самих себя. Ибо здесь — всегда последнее, eschatdn, синтез; не продолжение, не следствие, не результат, даже не ближайшая к последнему ступень предпоследнего — но, напротив, решительный разрыв со всем предпоследним и именно поэтому — его изначальный смысл, его движущая сила.
Мы тогда перестанем бояться пессимистической дискредитации посюстороннего и нашей деятельности в посюстороннем, когда сможем наконец вместе с Кальвином определить место христианина в обществе с точки зрения spes futurae vitae39. Отсюда — сила веры в предопределение! Отсюда — сила веры в величие Бога, как в смысл жизни! Да, эта точка зрения сдерживает как нашу наивность, так и нашу критичность по отношению к обществу. Но сдерживание означает, как известно, не потерю сил, а их накопление; оно, словно благотворная запруда, препятствует безрассудному расточению живой воды и предохраняет от опасности наводнений. Именно теперь становится вполне понятным, что это так и почему это так.
Взгляд, обращенный от творения и спасения ввысь, на завершение и исполнение, взгляд на «совершенно иное» regfium glbriae явно означает на практике, что как наивное, так и критическое наше отношение к обществу, как наше «да», так и наше «нет» обретают правильное соотношение в Боге; что и то, и другое отныне свободны от опасности абстрагирования, где подстерегает смерть; что наши «да» и «нет» вступают в отношения, определяемые не требованиями некоей системы, а исторической, божественно-исторической и жизненной необходимостью. Именно это нам нужно, именно это — искомое в нашей теме. Сообщенное нам Богом движение тем меньше позволит нам застревать на поворотах вправо или влево, чем больше речь будет идти действительно о Боге и лишь о Нем одном.
Поэтому мы не будем ни останавливаться вместе с Шуманом на утверждении, пока оно не обратится в бессмыслицу, ни упорствовать с Толстым в отрицании, равным образом доводящем до абсурда. Скажем вместе с Экклесиастом: «Не будь слишком строг и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя? Не предавайся греху и не будь безумен; зачем тебе умирать не в свое время? Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимать руки от другого, потому что, кто боится Бога, тот избежит всего этого» (Эккл 7.16-18).
Лишь отойдя на максимальное расстояние и именно поэтому получив возможность как следует вглядеться в глубь вещей, мы сможем принимать решения, не упуская из виду regnum gloriae, и постепенно эти короткие замыкания, эти уклоны вправо или влево станут реже. Тогда мы почувствуем себя свободными и будем, не печалясь о дурной видимости, говорить «да» и «нет» не в силу внешней случайности или внутреннего произвола, но сообразно испытанной «воле Божьей, благой, угодной и совершенной» (Рим 12:2). Ибо «всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру». И далее в предлагаемом Септуагинтой варианте говорится: «Бог все делает прекрасно в свое время, и вложил человеку в сердце вечность, без которой человек не мог бы постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца» (Эккл 3:1-11).
Именно в этом — в том, что человек может обрести вечность в сердце, именно в этой возможности и заключается синтез. Иисус Христос вчера и сегодня тот же — и пребывает в вечности.
Наша тема естественно подводит к вопросу, готовому у всех нас сорваться с уст: что же нам теперь делать? В самом деле, множество жгучих великих и малых вопросов, заключенных в этом главном вопросе и настойчиво требующих нашего ответа, кажутся совсем не затронутыми тем главным ответом Библии, который все мы знаем. Но именно — кажутся. Ибо где и когда могли бы мы sub specie aeternitatis39 пребывать в неведении относительно того, что нам следует делать? Можем ли мы не обрести вечности в сердце своем, если мы укоренены в Боге? И можем ли мы не быть укоренены в Боге, если мы движимы истиной Христовой?
Мы не в состоянии сделать многого, но лишь одно. И именно это одно делаем не мы. Ибо в чем же еще может заключаться дело христианина в обществе, как не в том, чтобы внимательно и настойчиво следовать делу Бога!
Перевод Г. В. Вдовиной под редакцией СВ. Лезова
Карл Барт, Христианин в обществе. Международный философский журнал. 1992. № 1 (2). С. 180-233. Примечания СВ. Лёэова.