Царство Иисуса, отраженное в реальной политике, теории познания, поэтической образности.
М. Г. Абрамс
Америка — самая милленаристская из стран, поскольку данное учение является фундаментом и постоянным энергетическим источником ее идеологии. Но самой апокалиптической из эпох в культурной эволюции человечества был период английского и немецкого романтизма с его сосредоточенностью на фигуре провидца: философа, общественного деятеля или поэта, указующего путь к секулярному искуплению грехов 25.
Триумф Великой Французской Революции всколыхнул старые надежды в Англии, унаследовавшей пуританский милленаризм времен Гражданских войн, и в Германии, где традиции хилиазма уходили еще глубже в прошлое, а также существовало учение пиетизма с его особым акцентом на идее эсхатологического обновления мира. В обеих странах проповедники, поэты и молодые интеллектуалы наперебой заговорили о связи Революции с апокалиптическим мифом, трепетно надеясь, что данное локальное событие предвещает обновление всего мира для возродившегося духовно человечества. Как заметил Роберт Саути, вспоминая молодость с высоты своей консервативной зрелости, немногие из тех, кого еще не было на свете в период блестящего начала Великой Французской Революции, «способны постичь или вообразить себе… какой фантастический мир», казалось, открылся людям в этот момент: «Чудилось, что все древнее проходит, и мечтали лишь об одном — о духовном возрождении рода людского» 26. «Жить на свете в пору этого рассвета — это уже было блаженство», — так вспоминал в «Прелюдии» Вордсворт о годах, когда
Для Франции наступил самый пик ее золотых часов,
И натура человека, казалось, родилась заново.
(Х 692; VI, 353—354)
Гегель, Шеллинг и Гёльдерлин в период, когда все они вместе учились в Тюбигенской семинарии, разделяли этот горячий милленаристский энтузиазм. Оглядываясь назад, подобно Саути и Вордсворту, с позиций своего позднейшего консерватизма, Гегель описывал роль этого «всемирно-исторического» события для своей юности в таких же, как и у английских поэтов, религиозных терминах:
То был величественный рассвет. Все мыслящие существа приобщились к ликованию эпохи… Энтузиазм духа отзывался трепетом во всем мире, словно уже пришло время действительного примирения Бога с миром 27.
В середине 90-х годов XVIII века поэты Блейк, Вордсворт, Кольридж, Саути, а в Германии — Гёльдерлин, отозвались на великие события своего времени, создавая визионерские эпопеи, стихотворные повествования или пиндарические оды, в которых, щедро рассыпая апокалиптические символы, изображали смутное и жестокое настоящее и будущее человечества, а затем переходили к восхвалению Французской Революции — этого решающего события, которое откроет дорогу новому миру, сочетающему в себе черты библейского рая и языческого золотого века. Эта пророческая трактовка текущих событий лаконично резюмирована Кольриджем в финале его прозаического «Плана» к пространной поэтической эпопее-пророчеству «Религиозные размышления» от 1794 года: «Нынешнее Состояние Общества. Французская Революция. Тысячелетнее Царство. Всеобщее Искупление. Заключение».
С началом якобинского террора и других эксцессов во Франции английские и немецкие наблюдатели оставили надежду на близость Тысячелетнего царства в буквальном понимании. Но, как и прежде, парадигма доказала свою неуязвимость перед лицом опровергающих ее фактов. Проповедник-унитарий и ученый Джозеф Пристли, хотя и у него были свои колебания, на закате своих дней в 1804 году безапелляционно утверждал, что дату Второго Пришествия всего лишь неправильно вычислили и что «величайшее из всех событий не делается менее вероятным из-за того, что оно, вопреки нашим ожиданиям, откладывается» 28. Однако гораздо более показательной является позиция С. Т. Кольриджа, который писал Вордсворту в 1799 году, что «Французская Революция потерпела полный крах», но тут же убеждал друга написать стихотворение, которое бы развеяло отчаяние у тех, кто после этого краха «отбросил все надежды на усовершенствование человечества» 29.
Спустя достаточно долгий срок, во втором десятилетии XIX века, Шелли писал, что Французская Революция продолжает оставаться «главной темой эпохи, в которую мы живем» и что эта тема является стержнем того, что Шелли, подобно многим своим современникам в Англии и Германии, именовал «духом времени», ощущением великолепного «нового рождения» философии и поэзии. Но, как признавал и сам Шелли, это была тема неудачной Революции, вызванного ею краха милленаристских надежд и необходимости сохранить надежду на усовершенствование человечества 30.
В 1815 году Томас Нун Талфорд отметил — и у его позиции было много современных параллелей, — что именно этот кризис, захвативший не только политическую, но и нравственную, и интеллектуальную сферу, вдохновил и пропитал собой великую новую литературу его эпохи. В первые дни Революции «все было надежда, радость и восторг; вековые развращенность и беззаконие, казалось, истаяли, как сон; в безоблачных небесах, казалось, вновь зазвенел ликующий хор, воспевающий мир на земли и в человецех благоволение». Но внезапно эти «возвышенные надежды были сметены» «ужасными переменами в этом величественном зрелище». Одним из последствий «этого нравственного урагана… этого всеобщего разрыва сердца» было «возбуждение и затемнение воображения», благодаря которому «оформилась великая эпоха поэзии, процветающей среди нас» 31.
«Революция, — добавил Талфорд, — завершила духовное возрождение нашей поэзии». Это замечание распространяется не только на Англию, но и на Германию, не только на литературу, но и на пост-кантианскую философию. В обеих странах, в сферах философского познания и поэтического воображения, идея Апокалипсиса уцелела, но была перетолкована в духовном смысле, причем по-новому, в духе общественной и интеллектуальной обстановки того времени. В ситуации, которую Вордсворт в 1805 году охарактеризовал словами: «Эта меланхоличная пустыня отринутых надежд… это время // Заброшенности и уныния» («Прелюдия», II, 447—457), он и другие передовые писатели стали подводить под надежду новую почву, которая сочеталась с общим фоном послереволюционного отчаяния, а также гармонировала с послепросветительским образом мысли.
Апокалипсис, достигаемый через откровение, а также апокалипсис, достигаемый через революцию, романтики заменили иным апокалипсисом — апокалипсисом человеческого сознания: человеческий разум наделен способностью преображать, путем внутренней революции, свой интеллект и воображение и тем самым изменять свое восприятие обыденной жизни, провидя в ней новую землю, которая станет для него подлинным домом.
Перевод с английского Светланы Силаковой
Примечания
25 Подробный анализ апокалиптических структур и образов, пронизывающих философию и литературу романтиков, см. в: M. H. Abrams. Natural Supernaturalism, особенно в главах III — IV; а также в нашей статье English Romanticism: The Spirit of the Age // Romanticism Reconsidered / Ed. by Northrop Frye. N. Y., 1963.
26 The Correspondence of Robert Southey with Caroline Bowles / Ed. Edward Dowden. Dublin, 1881. P. 52.
27 Hegel. Vorlesungen Яber die Philosophie der Weltgeschichte / Hrsg. von Georg Lasson. Leipzig, 1919. Bd. II. S. 926.
28 Joseph Priestley, цит. по: Clarke Garrett. Respectable Folly: Millenarians and the French Revolution in England. Baltimore, 1975. P. 142—143.
29 Collected Letters of S. T. Coleridge / Ed. E. L. Griggs. Oxford, 1956 ff. Vol. I. P. 527.
30 Из письма Шелли к Байрону (The letters of P. B. Shelley / Ed. F. L. Jones. Oxford, 1964. Vol. I. P. 361); Shelley’s Prose / Ed. David Lee Clark. Albuquerque, 1954. P. 239—240, 296 — 297.
31 T. N. Talfourd. An Attempt to Estimate the Poetical Talent of the Present Age // The Pamphleteer. Vol. V (1815). P. 432—433.
М. Г. Абрамс. Апокалипсис: тема и вариации. Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2000.