«За полгода войны осуждено 90 322 военнослужащих»
70 лет назад, 8 февраля 1942 года, прокурор СССР Виктор Бочков подготовил доклад Сталину о преступности в Красной армии за первые месяцы войны с поразительными данными о числе приговоренных в том числе к расстрелу бойцов и командиров. Обозреватель «Власти» Евгений Жирнов разыскал в архиве и впервые представляет этот документ.
«Ни за что отдали свою жизнь здесь»
Цифры, которые приводились в докладе прокурора СССР Виктора Бочкова председателю Государственного комитета обороны (ГКО), не могли не впечатлять. В первую очередь поражало количество уголовных дел на красноармейцев и командиров:
«За период с 22 июня по 31 декабря 1941 г. резко увеличилось количество уголовных дел, возбужденных по всей Красной Армии и рассмотренных Военными трибуналами. За полгода войны военными прокуратурами Красной Армии было возбуждено 85.876 дел, причем только за период сентябрь—декабрь следственный аппарат военной прокуратуры закончил расследование до 50.000 дел».
Не менее удивительными выглядели и сроки расследования дел: «Более половины дел, — сообщал Бочков, — расследовалось в срок до 1 дня, а в срок до 5 дней были расследованы 80,6% всех законченных следствием дел».
Но, естественно, наиболее впечатляющим моментом оказалось количество и суровость приговоров: «Военными трибуналами осуждено 90.322 военнослужащих… Из общего числа осужденных Военными трибуналами приговорены к ВМН — расстрелу 31.327 чел. и 58.995 к лишению свободы».
Чтобы оценить эти цифры, достаточно сказать, что за четыре года Гражданской войны трибуналы приговорили к высшей мере социальной защиты, как тогда именовалась смертная казнь, 14 675 красноармейцев и красных командиров (см. статью «В июле 1920 года дезертировало 773 тысячи красноармейцев» в N7 от 22 февраля 2010 года). А за половину 1941 года — вдвое больше.
При этом в обоих случаях речь шла о количестве расстрелянных по приговорам, и в эти цифры не включали тех, кого казнили без суда и следствия, основываясь во время Гражданской войны на собственном революционном правосознании, а в 1941 году — на приказах и постановлениях ГКО. К примеру, в постановлении ГКО от 16 июля 1941 года говорилось:
«Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником. Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров. Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии».
Правда, уничтожать паникеров и дезертиров начали еще до этого указания, в первые же дни войны.
Затем, 16 августа 1941 года, приказом наркома обороны N270 командованию предписали расстреливать на месте струсивших командиров:
«Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава».
Сколько всего паникеров, дезертиров и прочих действительных и мнимых преступников расстреляли без суда и следствия, можно оценить только весьма и весьма приблизительно. Но можно предположить, что их было ничуть не меньше, чем осужденных в обычном порядке. Ведь уже к октябрю количество расстрелов ни в чем не повинных бойцов стало таким, что 4 октября 1941 года появился приказ наркома обороны N0391, предписывавший командирам не подменять воспитательную работу репрессиями и описывавший вопиющие случаи незаконных расстрелов подчиненных командирами.
То же ощущение непропорциональности деяния наказанию складывалось и из описанных Бочковым случаев дезертирства:
«Значительный рост количества осужденных за дезертирство в ноябре и декабре не отражает фактического состояния преступности за эти месяцы. На самом деле дезертирство идет на убыль. В декабре во многих частях и даже соединениях не было ни одного случая побега из части. Рост количества осужденных объясняется усилением борьбы с этим видом преступления и задержанием в ноябре и декабре значительного количества военнослужащих, дезертировавших еще в первые месяцы войны. Массовые случаи дезертирства имели место главным образом из маршевых частей во время их передвижения на фронт. Значительное количество военнослужащих разбежались во время воздушных бомбардировок эшелонов. Вместе с тем немало побегов было совершено как из действующих, так и запасных частей. Обстоятельствами, способствовавшими массовым побегам, были:
1. Плохой учет людей. В ряде подразделений не было даже списков личного состава, командиры не знали многих бойцов по фамилиям, что делало невозможным розыск бежавших.
2. Слабое наблюдение за подчиненными со стороны командиров, особенно младшего начальствующего состава. Это приводило, в частности, к отставаниям от эшелонов и походных колонн.
3. Недочеты в воспитательной работе, в частности слабая популяризация приговоров Военных Трибуналов по делам о дезертирах.
Необходимо отметить, что в результате скопления дезертиров в населенных пунктах, на станциях железных дорог и в лесах в ряде мест (Южный, Юго-Западный, Кавказский фронт, СКВО) имело место создание целых бандитских шаек, состоящих из вооруженных дезертиров. Так, в Грачевском районе Воронежской области банда дезертиров совершила 5 вооруженных грабежей и при задержании 3 часа отстреливалась; в Боровском лесу (Юго-Западный фронт) бандиты успели разрушить партизанские убежища и др.
Установлены факты, когда фашистская разведка, вербуя агентов из числа военнопленных, перебрасывала их на нашу сторону с заданием агитировать среди бойцов за дезертирство из армии. По линии прокуратуры приняты меры к усилению борьбы с дезертирством и активизации розыска дезертиров».
Бочков не оправдывал, но находил некоторые смягчающие обстоятельства и для рядовых бойцов, бежавших с поля боя:
«Побеги с поля боя совершаются в подавляющем количестве случаев из трусости и желания спасти собственную шкуру. Чаще всего побеги с поля боя имели место в частях только что прибывших на фронт и еще не обстрелянных. Отрицательно сказывалось укомплектование на фронте целых подразделений из только что прибывшего пополнения. В первые месяцы войны наблюдались случаи массовых побегов с поля боя вследствие проявления паники и трусости со стороны некоторых командиров. Отдельные случаи такого порядка имеют место и в настоящее время».
«Влечет только одно наказание — расстрел»
По существу, прокурор СССР пытался доказать Сталину, что излишняя суровость советских законов приводит к неоправданной потере людей, которых судят, осуждают, отправляют в лагеря, а затем прикладывают немало сил и средств для того, чтобы из лагерей снова отправить на фронт. Причем по существующему порядку трибунал мог приговорить дезертира только к одному виду наказания — расстрелу. А отменить приговор были в силах или Верховный суд СССР, или созданная в 1920-х годах при Политбюро Комиссия по судебным делам.
Бочков описал в докладе процедуру, позволяющую избежать затрат времени и сохранить обвиняемых для фронта и Победы:
«В отношении 37.478 осужденных применена отсрочка исполнения приговора до окончания военных действий. Кроме того, из числа осужденных к расстрелу Военной Коллегией Верховного Суда СССР и Комиссией по судебным делам приговоры к высшей мере наказания заменены лишением свободы в отношении 7057 чел., из них к 4502 применена отсрочка исполнения приговора до окончания военных действий. Таким образом, общее количество осужденных военнослужащих, возвращенных в армию с отсроченными приговорами, составляет 41.980 чел. Наблюдение за осужденными в частях показало, что практика отсрочки исполнения приговоров в целом себя оправдывает. Значительное количество лиц, направленных после осуждения на фронт, отлично вели себя в боевой обстановке, многие из них отличились в боях против фашистских оккупантов, а некоторые даже были удостоены правительственных наград. Следует, однако, отметить, что командование и политорганы не вели учета осужденных с направлением на фронт, не осуществляли должного наблюдения за ними и не принимали своевременно мер к освобождению от наказания тех, кто честно несет службу. По представлению Военной Прокуратуры начальником Главного Политуправления Красной Армии соответствующие указания политорганам даны».
Два месяца спустя прокурора СССР поддержали коллеги — нарком юстиции Николай Рычков и председатель Верховного суда СССР Иван Голяков. Предложение поддержал заместитель председателя ГКО Вячеслав Молотов, а вслед за тем на докладе Рычкова и Голякова появилась пометка «Решено ГКО». Казалось бы, после принятия такого решения эра расстрелов и непропорционально суровых наказаний для бойцов и командиров РККА должна была завершиться. Но то, что сочли приемлемым после победы под Москвой, показалось непригодным в дни летних поражений 1942 года. И в знаменитом приказе наркома обороны N227 от 28 июля 1942 года вновь говорилось: «Паникеры и трусы должны истребляться на месте».
Собственно, ничего странного в этом не было. Как обычно, целесообразность ставилась гораздо выше законности.