Для Запада поражение советского коммунизма мало, он требует поражения и российского авторитаризма, поэтому он считает, что из неравенства демократий и автократий как источника угрозы следует меньшее право России на свою безопасность. Россия, со своей стороны, полагает, что настоящая безопасность равна для всех и невозможна за чужой счет.
Александр Баунов
Россия ведет переговоры не как страна, которая собралась вести войну, а как страна, которая, в случае чего, может себе ее позволить
Запад прислал в Москву письменный, как просили, ответ на российские предложения и ожидаемо отказал по главным пунктам, но дал надежду по второстепенным. Теперь от России зависит, оценить ли ей те неброские, но содержательные уступки или отказать, развязав себе руки, как считают в мире, для войны против Украины.
Даже сами переговоры стороны вели о разном. Запад – о безопасности Украины, Россия – о собственной. Москва – с Америкой, Запад – с союзниками и Россией. Для Запада Украина была в винительном падеже – спасаем Украину, для Москвы – в творительном, инструментальном – грозим Украиной.
Reductio ad Ukrainam, сдвиг фокуса на Украину в восприятии России выглядит как попытка увести разговор от целого к менее важным частностям. Но для Запада порожденных им проблем безопасности России вообще не существовало до самого недавнего времени. Одно из важных следствий российских действий – неохотное и осторожное признание, что такой предмет для разговора в принципе существует.
В самом деле, какая может быть угроза от приближения к твоим границам рыночных демократий, правовых государств и открытых обществ? От такого приближения по телу должно разливаться приятное тепло. Приближение сил добра подобно мировому рентгену: если ты нервничаешь, прячешься и скукоживаешься от их близости, как вампир от солнца и бес от крестного знамения, то это значит, что ты просто недостаточно хорош. Если ты не злоумышленник, зачем тебе бояться открытия пункта охраны общественного порядка в соседнем доме.
В этой твердой прежде западной позиции в результате предновогоднего ультиматума появились поры. Запад по-прежнему считает, что не представляет ни для кого угрозы, но допускает, что некоторые могут видеть его приближение иначе. Наверняка по ошибке, но это ошибочное видение допустимо обсудить, чтобы оно не создавало реальных проблем.
В ответе на российский проект, который 26 января привез в МИД посол Салливан, по сообщению «Коммерсанта», упомянуты «российские озабоченности», а также то, что, договорившись по определенным вещам, можно повысить уровень безопасности всех, в том числе России. До этого о российских заботах и тревогах (Russian security concerns) вскользь говорили высокопоставленные американцы, включая госсекретаря Блинкена и президента Байдена.
Ответ да любовь
Уже эта новая гносеологическая рамка кажется многим недопустимой уступкой, новой Ялтой и новым Мюнхеном. Однако в мире было много договоров, помимо Ялты и Мюнхена. Все конфликты так или иначе предваряются, развиваются параллельно или завершаются переговорами. То, что кто-то вспоминает только эти два, скорее свидетельствует о поверхностной образованности вспоминающего, чем отсылает к сути вопроса.
Проблема не в том, что миру угрожает новая Ялта, а в том, что величайшее в истории глобальное противостояние холодной войны закончилось без какого-либо договорного оформления, вообще без договора.
О Ялте говорят с интонацией презрения, справедливого негодования. Между тем Ялта предотвратила неминуемое столкновение союзников, на что так надеялись некоторые нацисты и симпатизирующие им режимы как на свое спасение. В конце войны в окружении генерала Франко говорили, что соприкосновение сил Запада и СССР в Европе неминуемо перерастет в войну, которая спасет испанскую диктатуру. Так и произошло, но эта война после Ялты и Потсдама оказалась холодной, и ее холодный формат отвел смерть не только от Западной, но и от миллионов жителей Восточной, вроде бы порабощенной коммунистами Европы. Как бывает иначе, могут рассказать во Вьетнаме и Корее.
Тем не менее новая Ялта невозможна. Ялта была договором между победителями. Сейчас Запад – все еще победитель, а Россия – все еще побеждена. Ялта не может быть между победителем и побежденным. Россия требует договориться о черте, где кончается победа победителя. В сущности, это договор, где побежденный просит пощады.
Согласно шутке Путина, границы России нигде не кончаются. Это формулировка неосознанно отсылает к тем историографическим концепциям, где континентальная, не имеющая ясных физических пределов Россия наращивала безопасность своего ядра за счет расширения шлейфа.
Эта концепция зеркально отражена в сомнениях Запада. Где кончается такое преобразование России, которое сделает ее абсолютно безопасной и комфортной для Запада? Не находится ли оно глубоко внутри самой России? Ведь даже нынешний российско-украинский конфликт – несомненно, межгосударственный, – происходит, в перспективе трех предыдущих веков, на территории бывшей метрополии.
Переговорное расстройство
Неясно, где начинается безопасность Украины и Запада от России. Неясно, где начинается безопасность России от Запада. Российский аргумент состоит в том, что настоящая безопасность, как и подлинное счастье, невозможна за чужой счет.
Однако современный западный взгляд на безопасность основан на неравенстве угроз, исходящих от демократий и автократий. Рыночные демократии не могут быть источником агрессии или угрозы войны, так как их политики отвечают перед гражданами, а граждане не хотят воевать и умирать за правительства, в то время как автократ может послать граждан на смерть за свой режим.
Поэтому война или силовое сдерживание автократии автоматически воспринимается как оборонительное, то есть легитимное действие. Именно этот аспект делает демократии опасным соседом, источником угрозы для автократий – ведь из неравенства демократий и автократий как источника угрозы следует неравенство их прав на безопасность.
Система безопасности времен холодной войны строилась на том, чтобы избежать столкновения двух конкурирующих глобальных проектов, каждый из которых считал себя вправе расширяться на неограниченное число государств. С тех пор коммунистический мир в прежнем виде глобального проекта исчез, зато мир рыночных демократий остался – неизменный в своем праве на расширение.
Автократы обоснованно подозревают, что пока их страны не стали рыночными демократиями, за ними не признают равных прав на безопасность. Безопасность жителей автократий считается вторичной по отношению к их свободе. Демократии исходят из того, что жители автократий готовы рискнуть даже жизнью, лишь бы свергнуть тиранов, и это понижает порог применения силы в отношении государств с тиранами во главе.
Вдобавок на востоке Европы безопасность, как и свобода, по сложившейся традиции оцениваются не сами по себе, а применительно к России. Вы свободны не вообще, а от России. Вы в безопасности не сами по себе, а от России. В этой перспективе вопрос, чувствует ли себя в безопасности сама Россия, считался дурной шуткой, ведь не равны не только силы, но и благосостояния, и уровни правового и институционального развития ее и западных соседей.
Между тем за последние двести лет Россия трижды подвергалась нашествию из Европы – со стороны стран более богатых, с более высокой бытовой культурой и институционально развитых. Солдаты из государств, которые воспринимают себя образцово безобидными и образцово безопасными, вроде Нидерландов, Дании, Италии, Швеции, во время последней войны вели боевые действия на территории России против ее армии и мирного населения, в то время как опасный российский солдат столетиями, а то и никогда не ступал на их землю.
Госсекретарь Блинкен повторял на пресс-конференции после встречи с министром Лавровым, что делает выводы об агрессивных намерениях России не по ее словам, а по факту концентрации войск и по историческим основаниям. У России, которая выдвигает требования не приближаться к ее границам, тоже есть исторические основания. Для российской исторической памяти уравнение «мы богаче и развитее, а значит – безопаснее» не работает. Если наследственные страхи Польши, стран Балтии, Чехии, Украины могут всерьез учитываться в составе их политической мотивации, Россия хочет, чтобы учитывался и ее страх.
Talk платежом красен
Разговор о грядущей войне на Украине похож на ограбление банка по-итальянски. Весь город знает, что Марио будет грабить банк, когда и как именно, обменивается планами подкопа и взлома. Шумная толпа свидетелей провожает Марио в сторону банка, громко обсуждая детали предстоящей операции. Сам он при этом продолжает отрицать свое намерение, а банк не выглядит обеспокоенным больше обычного, уверяя, что худшее с ним уже случилось, и, чтобы не распугать последних клиентов, не надо говорить о возможности новых потерь. Все это мало похоже на обычный способ действия Владимира Путина в модусе быстрой, тайной и неожиданной спецоперации.
Похоже, Россия захотела использовать западные страхи по поводу безопасности Украины в своих более широких целях. По мере того как росли страхи, росли цели. Теперь сторонам, которые возвысили голоса до очень высоких нот, трудно просто взять и разойтись под сосредоточенными взглядами всего мира.
Но и долго держать высокую ноту трудно. И трудно бесконечно держать армии в полевых условиях. А угроза применения силы – эффективная на коротком промежутке – девальвируется, если размазать ее по длинному.
Отсюда высокий темп переговоров, который Россия навязывает Западу. Пока это получается, но если Запад выйдет из одного с Россией ритма и перестанет реагировать, Москва окажется перед необходимостью предъявить некие действия, показать настоящего волка, чтобы быть услышанной в другой раз. И похоже, она готова действовать, хотя не обязательно именно так, как в написанном для нее иностранном сценарии.
Цель понятна – все должны расслышать и уяснить, что с ними больше не говорит страна, когда-то проигравшая холодную войну. Но на чем основана новая уверенность России, которая вдруг заговорила языком советской сверхдержавы? Ведь у нее больше нет Варшавского договора, а ОДКБ – лишь малая часть прежней себя.
Во-первых, на модернизированной армии и новом оружии. Судя по некоторым словам Путина, он уверен, что у России есть временное технологическое превосходство в некоторых видах вооружений и что Запад о нем знает. Во-вторых, на том обстоятельстве, что пока современная Россия, в отличие от СССР, ничего никому не проигрывала.
Наконец, Россия может чувствовать, что с Китаем она сильнее, чем с Варшавским договором. Впервые в российской истории со времен союза с Британией и США против стран оси Россия опирается на партнера, равного или превосходящего по силе ее саму.
Речь идет скорее не о военном союзнике, а о надежном тыле, но это действительно надежный тыл с элементами второго антизападного фронта. Вдобавок Китай – альтернативный западному рынок и поставщик, в том числе высокотехнологических товаров. Этого тоже не было во времена холодной войны и в 1990-е.
Важный актив Путина – выносливость российских граждан, большинство которых помнит худшие времена, хотя и не хочет их возвращения. Угрожая санкциями, Запад способен ухудшить нынешний уровень жизни граждан России, но пока не может предложить ничего такого, что сделало бы ее труднее, чем в 1990-е, когда Запад считался другом России. Иными словами, Россия больше готова к отключению SWIFT, чем Европа – к отключению российского газа.
Картину дополнят большая эмоциональная вовлеченность российского общества на украинском направлении, о которой почти в комической форме свидетельствуют неизменно высокие рейтинги российских ток-шоу на эту тему. Не только власти, но и граждане России в целом готовы больше заплатить за то, чтобы Украина не ушла на Запад, чем граждане Запада за то, чтобы она пришла к ним. Россия уверена, что защищает на Украине свои жизненные интересы, Запад – что защищает принципы. При прочих равных за интересы стоят сильнее.
Политика как история
Россия ведет переговоры не как страна, которая собралась вести войну, а как страна, которая, в случае чего, может себе ее позволить. В отличие от Запада, который объявил своей целью избегание войны и действительно хочет ее избежать. Это пока обеспечивает превосходство на выбранном направлении. Но что, если заявления придется подтверждать действиями? Ведь Россия не получила в письменном ответе того, чего требовала.
Генералы российской дипломатии, министр и его заместители, не скрывают на пресс-конференциях, что исполняют приказ главнокомандующего. Но они не вносят ясности, что будет, если его не удастся исполнить. Ответы о творческих планах звучат столь же уверенно, но менее содержательно. Похоже, как бывает с командующими армиями и фронтами, дипломатам раздали конверты со своей частью приказа, но общий план есть только в Ставке, да и там таких планов несколько.
Кремль часто бывает предельно честен в обозначении своих намерений и предельно уклончив в перечислении средств. Цель остановить расширение НАТО, особенно на Украину, – настоящая. А как это будет достигнуто, решат по обстоятельствам.
Владимир Путин при этом будет принимать решение не как политик, а как исторический деятель. То есть не как тот, кто борется за власть, а как тот, кто озабочен местом в истории.
Расширение НАТО и приближение его к России названо главной угрозой и худшим следствием неудачной внешней политики предшественников. Однако наиболее чувствительная часть расширения – на страны Балтии – произошла уже при Путине. При нем же были даны обещания Грузии и Украине. Поэтому он сделает максимум возможного, чтобы не стать тем главой России, при котором они вступят в НАТО, а потомки победителей в Великой Отечественной войне станут солдатами армий потенциального противника.
Вопрос, почему бывшие союзники по мировой войне, вслед за ними союзники по войне холодной, а теперь еще и ряд стран, бывших в прошлом российской территорией, оказались в ряду потенциальных противников, пока остается без ответа.
Россия пока ведет себя так, будто ее устроит как продолжение переговоров с Западом, так и их развязывающий руки провал. Как и в случае проблемы 2024 года – остаться или уйти, – решение не принято. На главном кремлевском столе, как обычно, лежит несколько пакетов.
Во всяком случае, ответ Запада выглядит вполне в духе ответов России: мы создали кризис, мы же поможем его решить. Россия – вокруг Украины, Запад – с поставками оружия Украине и выходом из договора о ракетах средней и меньшей дальности, к обсуждению которого теперь предлагает вернуться. Для работы над практическими вопросами национальной безопасности этого достаточно, для исторического пьедестала может не хватить.
Фома философ
История показывает, что авторитарные режимы, которых в мире большинство, менее агрессивные по отношению к соседям, чем т.н. демократические и либеральные. Но это не значит, что смена режимов должна происходить по планам этих либеральных демократией, т.к. меняются они скорее по внутренним обстоятельствам, зависящим от характера управления этими режимами. Но также история показывает, что либеральные демократии не всегда могут сами совладать с внутренними силами своих режимов.
Можно сделать вывод, что развитие всех обществ зависит, как записано в Писании, только от Всевышнего.