В чем смысл самой жизни человека?
Леонид Радзиховский (политолог)
В работе писателя или режиссера главное — придумать историю, сюжет. Это «Вертикаль», на которой держится текст (кинотекст).
В работе журналиста главное — найти историю, сюжет. Для автора еженедельных колонок это особенно непросто. Событий а) заметных б) в которых ты как-то разбираешься, которые хоть чем-то тебя цепляют, где имеешь хоть какой-то СВОЙ взгляд в) при этом вписывающихся в общую линию того СМИ, где ты работаешь (понятно, что у любого СМИ эта линия есть) — таких событий достаточно мало. И самая частая проблема — «не о чем писать».
Вот сейчас. До голосования на Украине — неделя, а комментировать «дебаты о дебатах» не тянет. О российско-белорусских отношениях писал 100 раз, ничего нового там сейчас нет и добавить к уже сказанному нечего. Тем более, не моя тема — что творится в Ливии, Судане и не творится в Венесуэле. Внутренняя же наша повестка, как известно, совсем не эффектна, не зрелищна. Многие СМИ горячо обсуждают «дело Серебренникова», даже запустили тему «новой оттепели» — но мне это все с политической точки зрения кажется бурей в стакане воды, при всем сочувствии к тем или иным людям.
Вот такая выпала неделя.
«Что ж? Если не дают чаю, то давайте хоть пофилософствуем». Это слова Вершинина. «Три сестры»?
«Давайте. О чем?» — спросили мы с Тузенбахом.
«Вершинин. Давайте помечтаем… например, о той жизни, какая будет после нас, лет через двести-триста».
Здесь и начался спор.
Человечество движется вперед, да, не прямо, по спирали, но движется. И мы можем понять это движение, во всяком случае, НАДЕЯТЬСЯ на него
«Тузенбах. Что ж? После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют, быть может, шестое чувство… но жизнь останется все та же… И через тысячу лет человек будет так же вздыхать: «Ах, тяжко жить!» — и вместе с тем точно так же, как теперь, он будет бояться и не хотеть смерти… жизнь… не меняется, остается постоянною, следуя своим собственным законам, до которых вам нет дела или, по крайней мере, которых вы никогда не узнаете. Перелетные птицы… летят и летят, и какие бы мысли, высокие или малые, ни бродили в их головах, все же будут лететь и не знать, зачем и куда».
«Маша. Мне кажется, человек должен быть верующим или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста… Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звезды на небе… Или знать для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава».
«Вершинин. Мне кажется, все на земле должно измениться мало-помалу и уже меняется на наших глазах. Через двести-триста, наконец тысячу лет, — дело не в сроке, — настанет новая счастливая жизнь».
Тузенбах говорит о том, что мы не только как физические (биологические) тела подчиняемся внешним, объективным законам (от всемирного тяготения до биологического старения и смерти), но и как люди, в своих человеческих отношениях — бессильны. Жизнь — социальная жизнь, общение с другими людьми — не зависит от нас, мы играем навязанные нам роли, часто не понимая их, или подчиняемся им, хоть они нам и неприятны. Изменить этот порядок вещей — даже просто в отношениях с другими людьми — мы не можем, для нас в этом смысла нет, но нам просто деваться некуда. Завели нас ключиком (кто завел? Неизвестно!), вот и крутись, пока завод не кончится.
Тузенбах несчастен — об этом и говорит. Его не любит Ирина, он знает. Изменить — не может. Ни себя, ни ее.
Маша и Вершинин по-разному говорят о том, что чувствуют: какой-то СМЫСЛ в жизни — есть. Маша — о жизни отдельного человека: надо ВЕРИТЬ, что смысл для него есть, т.е. что человек может этот смысл найти для себя. Тогда жизнь не пуста — у нее есть цель, она наполнена светом этой Цели. Вершинин, как положено мужчине, резонерствует «вообще» — о Человечестве, Истории, Прогрессе. Вот ТАМ — есть цель, Человечество движется вперед, да, не прямо, по спирали, но движется. И мы можем понять это движение, во всяком случае, НАДЕЯТЬСЯ на него.
Они говорят о Смысле — потому что они его нашли. Вера для Маши, Надежда для Вершинина, а Любовь — для обоих. Вот он, смысл — для них, здесь и теперь.
Но потом, когда Вершинин, «не зная зачем и куда», ушел с полком — этот живой смысл, который бился между ними, исчез… А Тузенбаха — совсем не за что и незачем — убили. Просто так…
Так что же: все пустяки, трын-трава? «Чебутыкин (тихо напевает). Тара-ра-бумбия… сижу на тумбе я… (читает газету). Все равно! Все равно!»
В единственно важной для человека — его собственной жизни, каждый все равно живет с этими вопросами сам
Лететь и не знать, зачем и куда?.. «Тузенбах. Смысл… Вот снег идет. Какой смысл?» Дальше ремарка: «Пауза».
Пауза… «И каждый думал и молчал о чем-то о своем».
В единственно важной для человека — его собственной жизни, каждый все равно живет с этими вопросами сам. Помочь (помешать) другие могут (например, своей любовью — или ее отсутствием), но вложить, подарить ответ — не может никто.
Общая Жизнь — пиджаки (в том числе словесные, интеллектуальные, этические) и Воздушные шары, на которых мы летаем (куда?) изменились за 118 лет, со времени написания этой пьесы — пожалуй, самой лучшей пьесы в Истории (разве что «Гамлет», написанный в общем про то же самое…), изменились так, как никто и вообразить не мог, конечно. Пришли к нам новые общие — глупости, страхи, надежды, удовольствия…
А те же самые мысли (ощущения) — остались. Пока еще остались люди.
Вы спросите: «и при чем тут политика?» Да ни при чем, конечно. Просто кроме окурков на асфальте есть еще и небо — что ж разок не глянуть?
Российская газета — Федеральный выпуск № 83(7841).