Нестабильность приходит в мир. Почти во всех странах, где проходят выборы, политическая картина рассыпается как мозаика.
Федор Лукьянов (профессор-исследователь НИУ «Высшая школа экономики»).
Если бы выборы в Великобритании состоялись завтра, премьер-министром, вероятно, стал бы Джереми Корбин, представитель самого левого крыла лейбористов с троцкистскими корнями. В США при редком многообразии желающих побороться за пост президента от Демократической партии пока лидером остается социалист Берни Сандерс. На Украине значительное большинство населения, похоже, готово проголосовать за кандидата, единственным достоинством которого является полная непричастность к политике, что делалась до сих пор. В Северной Африке военные пытаются привычно, то есть заменой пожилой «крепкой руки» на более молодую, отрегулировать обветшавший политический механизм, но встречают решительное неприятие со стороны населения. Почти везде, где проходят выборы, политическая палитра рассыпается как мозаика, а формирование правительств превращается в упражнение по собиранию небрежно подогнанного конструктора.
Тема ежегодной Ассамблеи Совета по внешней и оборонной политике, которая прошла в минувшие выходные, была сформулирована броско — «Мировая война или мировая революция? Чего ждать?». Организаторы сознательно обострили постановку вопроса, но дискуссия алармизма, пожалуй, не убавила, хотя обогатила его нюансами.
Отсутствие упорядоченности и иррациональность в политических процессах создают феномен «мирового расстройства».
Конечно, ни мировой войны, ни мировой революции в понимании столетней давности, когда война едва закончилась, а революция только начиналась, не ожидается. Мировую войну наподобие Первой и Второй представить себе почти невозможно. Ядерное оружие сдерживает крупнейшие державы от лобового столкновения. А взаимосвязанность мира не столько предохраняет от конфликтов, сколько позволяет вести их иными способами помимо обычных военных. Иными, но не менее жесткими и более эффективными.
В сочетании с глубокими социальными и технологическими сдвигами, меняющими характер общественных отношений, возникает феномен, который Тимофей Бордачев метко назвал «мировым расстройством» (в отличие от «мирового устройства», который упоминали другие участники). Термин весьма точный, поскольку вмещает в себя не только отсутствие упорядоченности (что бывало в истории и раньше), но и отчетливый элемент иррациональности (а ее концентрация явно выше исторической нормы).
Политика и дипломатия расстроенного времени сталкиваются с особыми проблемами. Не случайно темой, которая немало задела присутствующих, стал именно кризис дипломатии. Кажется, чопорным джентльменам, привыкшим к изнурительным интеллектуальным поединкам со своими визави за закрытыми дверями тайных переговоров, больше нечего делать. Конфиденциальности в век тотальной и всепроникающей информации не осталось, а с ней ушло и профессиональное доверие, правила даже не игры, а приличий. И вот уже рвутся мембраны между внутренним и внешним. Исчезает грань между разъяснением своих позиций, внутренней пропагандой и внешней контрпропагандой. Передразнивание становится нормой международного общения. Расстроенному миру — расстроенную дипломатическую практику! Что очень опасно, ведь дисбалансы и противоречия никуда не деваются, просто классические методы регулирования перестают работать.
Когда международные институты приходят в негодность, проиграет тот, кто продолжает играть по несуществующим правилам.
А что же революция? Мировой пожар на горе всем буржуям в духе Владимира Маяковского пока что вроде не занимается. А вот хрестоматийная формула вождя мирового пролетариата про верхи, которые не могут, и низы, которые не хотят, похоже, актуальности не утратила.
«Верхи» не воспринимаются «низами» в качестве своих, но и игнорировать это, как в «старые добрые времена», они больше не могут себе позволить. Демократия по планете со времени первого похода за мировой революцией и вправду распространилась, это не вымысел. Но и «низы», зная, чего не хотят, не могут сформулировать, а что нужно. Повсеместен запрос на справедливость, но в довольно специфическом разрезе. В условиях тотально закредитованного мира, стоящего на огромных долгах, растет протест против положения вещей, когда богатеют в этом рас(бес)порядке одни, а расплачиваются за это другие, причем буквально. Задолженности сильных мира сего фактически раскладываются на остальных. В результате нарастает отторжение, стремление к переменам, вера в новые лозунги и нетипичных персонажей, иногда выходящая за рамки реальности и переходящая в виртуализацию, как на нынешних украинских выборах.
Так чего же ждать? Короткий ответ — чего угодно, но только не того, что кажется неизбежным исходя из прежних представлений. Сергей Караганов давно призывает: в международной среде, в которой приходят в негодность институты и все начинают искать способы их обойти, проигрывает тот, кто продолжает пытаться играть по несуществующим больше правилам. Или их вернуть. Одна из российских проблем — и во внутреннем, и особенно в внешнем поведении — зацикленность на обидах прошлого, непреходящее стремление доказать, что обрушение статуса и потенциала почти 30 лет назад было случайностью и в первую очередь чужой (западной) виной.
Даже если мы во всем правы, эта дискуссия уже неинтересна внешним собеседникам. Они со страхом смотрят вперед, пытаясь понять, какие формы может приобрести война и революция второй четверти XXI столетия. Прежние потрясения, конечно, очень важны, ведь мы живем в шлейфе их последствий. Но не их уроки определят будущее.
Российская газета — Федеральный выпуск № 86(7844).
Чукча философ
Запад страшится будущего, и растущих конкурентов, а Россия никак не отойдет от прошлых своих побед, хотя имеет великое будущее и победы, и без своих прошлых попутчиков, даже и самых как бы прежде близких, к примеру, Украины, которых самих не всех ожидает блестящее будущее.