Ее пример в науке: Имперская наука по-австрийски и по-российски.
Дмитрий Квон – доктор физико-математических наук, профессор Новосибирского государственного университета.
Недавно автор этой заметки вернулся из Вены, где в течение месяца участвовал в проводимом совместно с австрийскими физиками из Венского технического университета эксперименте. Месячное пребывание в Вене позволило в полной мере понять и почувствовать, как упоительно хорошо заниматься наукой в одной из самых блестящих европейских столиц.
Особо отмечу, что сказанное относится только к науке, точнее физике, и не имеет никакого отношения ко всему тому, для чего Вену посещают толпы туристов с разных концов света, среди которых чуть ли не большую часть занимают те, что из родной России. Автор вообще недолюбливает туристов и совершенно согласен с утверждением Модильяни о том, что путешествия – это подмена истинного действия. Поэтому речь в заметке пойдет только о том, насколько райски хорошо заниматься физикой в Европе и насколько адски тяжело заниматься этим же в родном отечестве.
Отмеченный контраст особенно наглядно виден именно в Вене, и в особенности в мелочах, в которых, как известно, кроется дьявол.
К примеру, по приезде автор обнаружил, что для подготовки экспериментальных образцов у его венских коллег нет тонкой золотой проволоки. Поэтому он, можно сказать, бесцеремонно спросил у них: «А где необходимая нам тонкая золотая проволока? Ведь она наиболее удобна для припаивания к контактам наших экспериментальных образцов». Австрийские коллеги тут же отвечают: «Нет проблем». И один из них, кстати, профессор Венского университета, садится за свой компьютер и оформляет покупку проволоки. И через два-три дня катушка с нею была доставлена в профессорский офис.
«А где отдел снабжения, которому необходимо заказать оформление покупки, где плановый отдел с его резолюцией, разрешающей проведение покупки, где отдел организации государственных закупок, где все это?!» – спрашивает изумленный автор, вспоминая о том, что недавно покупка золота для напыления все тех же контактов оформлялась в его родном институте несколько месяцев, сопровождаясь какими-то согласованиями, многочисленными утверждающими подписями, накладными и счетами-фактурами и т.д. Австрийские коллеги пожимают в недоумении плечами…
Или другой столь же мелкий случай. Получает автор письмо от коллег из России: «Нам для монтажа установки нужно сделать резьбу. Для этого нужен метчик. Подходящий можно купить только за границей, но это выльется в такую тяжкую процедуру с бесконечными согласованиями, которая к тому же может так ничем и не кончиться…» Тогда автор обращается к австрийским коллегам уже в просительной форме: «Нельзя ли приобрести метчик с такими-то характеристиками?» Процедура повторяется, и через два дня приходит коробочка с метчиком.
И наконец, последний эпизод – самый впечатляющий. Идем к оптическому гелиевому криостату со сверхпроводящим соленоидом, и австрийские ребята говорят автору-гостю, что литр жидкого гелия у них стоит 70 евроцентов. Автор тут же прикидывает, что недавно у себя на родине они сделали такое же приобретение за 16 евро за тот же литр, то есть более чем в 20 раз дороже! И это при том, что уровень финансирования российской науки в несколько раз ниже!
В общем, куда ни кинь, а занятие физикой в Австрии обеспечено просто райскими условиями, и в сравнении с ними такое же занятие в России – просто настоящий ад.
Откуда же этот австрийский рай и этот российский ад? Да все оттуда же – из имперских глубин. Австрия и Россия – ярчайший пример того, что и империи бывают фантастически разными. Австрийская империя была уникально мягкой империей. Поэтому ее вертикаль власти оставляла пространство для человеческой индивидуальности и соответственно для частной человеческой жизни. То есть это была империя, позволяющая человеку обитать в собственном доме и даже позволяющая ему сходить с ума, то есть, скажем, заниматься разного рода искусствами. К примеру, модернистские и вполне чокнутые Густав Климт и Эгон Шиле поэтому и завоевали мир. Империя позволила существовать им свободно и заниматься исключительно своими частными делами, и тот же Эгон Шиле ушел из жизни из-за несчастной любви, а не потому, что «всю ночь напролет ждал гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных».
Результатом оказался чудный и всем известный расцвет венских искусств. И даже когда империя развалилась в результате Первой мировой войны, ее составляющие смогли жить и дальше, а современная Вена практически все время занимает во всех рейтингах первое-второе место по качеству жизни, при этом не забывая прагматично и прибыльно продавать те же достижения искусств, начиная с уникальной архитектуры и Моцарта со Штраусом и кончая современными перформансами.
Российская империя была пожестче, но тем менее также позволяла русскому человеку жить и даже процветать. И результатом было рождение великой русской культуры и самой динамично развивающейся экономики Европы. Но с нею произошла катастрофа 1917 года. И она сгинула. На ее пепелище возникло нечто совершенно невиданное – модернистская советская империя с «новой исторической общностью людей». В этой империи было место великим стройкам пятилеток с их индустриализацией и коллективизацией, космосу, атомной бомбе… Но не человеку с его нормальными человеческими потребностями. Результатом оказалась одна из самых неэффективно управляемых экономик и полуголодная страна, и ее апокалипсис случился вполне закономерно.
Но и тут народы, населяющие бескрайние российские просторы, доказали свой уникально имперский замах – на просторах России родилась постмодернистская империя все с той же уникальной вертикалью власти, оказавшейся способной встроить в себя и либералов, и коммунистов, и Ходорковских, и Кудриных, и Рогозиных, и Швыдких, и Мединских… И при этом быть пронизанной благодаря информационной революции такой топологически устойчивой бюрократической сетью, какой не обладает ни одна из стран мира. Эффективность, с которой указанная сеть мешает любой профессиональной активности, не может не поражать.
Если говорить о научной деятельности, то она была блестяще продемонстрирована реформой Российской академии наук. Реформа действительно состоялась, и после нее жизнь научного сотрудника, не потерявшего еще вкус к поиску, скажем, топологически устойчивых квантовых состояний или же решений уравнений Клейна–Гордона, стала рекордно адской. Такой горы идиотических документов, сопровождающих чуть ли не каждое его движение, автор заметки, в полной мере вкусивший и оценивший все прелести советской науки, не встречал в своей деятельности никогда.
Никогда автор не писал такого дивного количества бумаг при уходе в отпуск, никогда не писал не менее дивного их количества при выезде в командировку, и никогда ему не приходилось собирать такого дивного количества подписей, даже оформляя покупку на несколько сотен рублей. И никогда в его научной жизни он не видел такого дивного количества отчетов в не менее дивное количество инстанций.
И, конечно, когда автор приезжает экспериментировать в любую из развитых стран Европы, Америки или Азии, он испытывает почти райское наслаждение от того, что можно все время заниматься только физикой… Но при этом испытывая самодовольное превосходство над своими немецкими и французскими, английскими и американскими, и теми же австрийскими коллегами от того, что он принадлежит к немалому числу современных российских физиков, которые всей своей деятельностью доказывают, что они способны заниматься физикой даже в аду.
Вена-Новосибирск